Слева за окном промелькнули Престон-парк, аптека Рингуолда, бакалея, а справа — «Ледяной дом». Джесси пересекла Трэвис-стрит, чуть не раздавив одного из здоровенных котов миссис Стелленберг, пулей проскочившего перед грузовичком, и проследовала по узкой Серкл-Бэк-роуд, которая шла вдоль подножия Качалки и в соответствии со своим названием, заворачивала обратно, чтобы соединиться с Кобре-роуд. Перед тем, как повернуть на запад и прибавить ходу, Джесси задержалась перед желтой мигалкой.
Благословенный ветерок заносил в окно резкий, сладковато-горький привкус пустыни. Волосы Стиви прыгали по плечам. Джесси подумала, что это, похоже, будет самое прохладное время за весь день и они могут с чистой совестью им наслаждаться. Кобре-роуд вела их мимо сетчатой ограды и железных ворот Медного рудника Престона. На воротах висел амбарный замок, но забор находился в столь плачевном состоянии, что перелезть его смог бы и ревматический старец. Грубо написанные плакаты предостерегали: «ОПАСНАЯ ЗОНА! ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» За воротами, где некогда отбрасывала тень богатая медной рудой рыжая гора, находился огромный кратер. В последние месяцы существования рудника там то и дело рвался динамит, и из разговора с шерифом Вэнсом Джесси поняла, что в кратере до сих пор остаются невзорвавшиеся заряды, но дураков спускаться туда и вытаскивать их нет. Джесси понимала, что рано или поздно рудник истощится, но никто не ожидал, что руда закончится так пугающе окончательно и бесповоротно. С той минуты, как пневматические отбойные молотки и бульдозеры начали вгрызаться в пустую породу, Инферно оказался обречен на гибель.
Подпрыгнув и содрогнувшись, пикап переехал железнодорожные пути, которые шли от рудничного комплекса на север и на юг. Стиви, спина у которой уже взмокла, наклонилась к окошку. Она заметила несколько луговых собачек, неподвижно сидевших столбиком на вершине бугорков у своих норок. Выскочив из укрытия в кактусах, через дорогу стрелой промчался дикий кролик, а высоко в небе медленно кружил гриф.
— Ты как? — спросила Джесси.
— Отлично, — Стиви налегла животом на ремень. В лицо девочке дул ветер, небо было синим-синим и, казалось, будет тянуться вечно — может быть, целых сто миль. Девочка вдруг вспомнила то, о чем давно хотела спросить:
— Почему папа такой грустный?
«Конечно, Стиви все чувствует», — подумала Джесси. Иначе и быть не могло.
— Собственно говоря, он не грустный. Это потому, что школа закрывается. Помнишь, мы говорили об этом?
— Да. Но она закрывается каждый год.
— Ну, теперь она уже не откроется. А из-за этого собирается уехать еще много людей.
— Как Дженни?
— Точно. — Маленькая Дженни Гэлвин жила через несколько домов от Хэммондов и уехала с родителями сразу после Рождества. — Мистер Боннер собирается в августе закрыть бакалею. К тому времени, я думаю, почти все уже уедут.
— Ой. — Стиви обдумала это. В бакалее все покупали еду. — И мы тоже уедем, — сказала она наконец.
— Да. И мы тоже.
Тогда, значит, мистер и миссис Лукас уедут, поняла Стиви. А Душистый Горошек: что будет с Душистым Горошком? Выпустят ли его на свободу, или загонят в вольер для перевозки, или сядут на него и ускачут отсюда? Над этой загадкой стоило подумать, но девочка поняла, что чему-то приходит конец, и от этого где-то около сердца шевельнулась грусть — чувство, с которым, по соображениям Стиви, должно быть, хорошо был знаком папа.
Изрезанную канавами землю покрывали островки растрепанной полыни, над которыми высились цилиндрические башни кактусов. Примерно в двух милях за медным рудником от Кобре-роуд отделялась залитая черным гудроном дорога; она стремительно убегала на северо-запад под белую гранитную арку, на которой тусклыми медными буквами было выдавлено «ПРЕСТОН». Джесси посмотрела направо и увидела в конце черной дороги большую гасиенду, мерцавшую в поднимавшихся от земли волнах разогретого воздуха. «Вам тоже удачи», — подумала Джесси, представив себе женщину, которая, вероятно, спала в этом доме на прохладных шелковых простынях. Должно быть, у Селесты Престон только и осталось, что простыни и дом — да и то вряд ли надолго.
Они ехали по дороге, рассекавшей пустыню. Стиви, не отрываясь, глядела в окно, личико под козырьком бейсболки было задумчивым и спокойным. Джесси поерзала на сиденье, чтобы отлепить футболку. До поворота к дому Лукасов оставалось около полумили.
Стиви услышала высокое гудение и подумала, что над ухом летает москит. Она хлопнула по уху ладошкой, но гудение не исчезло, становясь громче и выше. В следующие несколько секунд ушам стало больно, словно их кололи иголкой.
Мама? — морщась, сказала девочка. — Уши болят!
По перепонкам Джесси тоже ударила острая колющая боль, но этим дело не кончилось: заныли задние коренные зубы. Она открыла рот, работая нижней челюстью, и услышала, как Стиви сказала: «Ой! Что это, мам?»
— Не знаю, ми… — мотор грузовичка неожиданно заглох. Просто заглох — без перебоев и одышки. Они катились по инерции. Джесси прибавила газа, но вчера она заполнила бак, поэтому он не мог быть пустым. Теперь барабанные перепонки действительно болели, пульсировали, отзываясь на высокую, мучительно-неприятную ноту, напоминавшую далекий вой. Стиви зажала уши руками, в глазах ярко заблестели слезы. «Что это, мам?» — снова спросила она с панической дрожью в голосе. — «Мама, что это?»