— Я попозже еще брякну, малыш, — сказал Вэнс и вернул микрофон на место. Слева приближалась Качалка. Над Кобре-роуд дрожало горячее марево. Залитый резким светом Инферно казался миражем.
Вэнс знал, что для неприятностей на Окраине еще рано. Но опять-таки, никогда нельзя знать, с чего заведутся эти мексиканцы. «Мексикашки», презрительно пробормотал Вэнс и покачал головой. У жителей Окраины была смуглая кожа, черные глаза и волосы, они ели тортильи и энчилады и говорили на южном приграничном жаргоне. В глазах Вэнса это делало их мексиканцами, где бы они ни родились и какое замысловатое имя ни носили бы. Самыми настоящими мексиканцами, и точка.
Под приборной доской в специальном отсеке удобно устроился помповый «ремингтон», а под пассажирским сиденьем лежала бейсбольная бита с надписью «Луисвилль слаггер». «Старушка создана для того, чтобы дробить черепа «моченым», — раздумывал Вэнс. — Особенно одному хитрожопому панку, который воображает, будто он здесь заказывает музыку». Вэнс знал: рано или поздно миссис Луисвилль встретится с Риком Хурадо, и тогда — б у м! Хурадо станет первым «моченым» в открытом космосе.
Он миновал Престон-парк, выехал на Республиканскую дорогу, повернул направо возле автозаправочной станции Ксавьера Мендосы и въехал на мост через Змеиную реку, направляясь к пыльным улочкам Окраины. Он решил подъехать на Вторую улицу к дому Хурадо, посидеть перед ним и поглядеть, не надо ли кому вложить ума.
Ведь, в конце-то концов, сказал себе Вэнс, работа шерифа и состоит в том, чтобы вкладывать ума. Через год к этому времени он уже не будет шерифом, а значит, можно с чистой совестью дать себе волю. Припомнив, как Селеста Престон командовала им, будто мальчишкой-чистильщиком, Вэнс скривился и поехал быстрее.
Он остановил машину на Второй улице, перед коричневым дощатым домом. У бровки тротуара стоял старый, помятый черный «камаро» Рика, а вдоль улицы выстроились драндулеты, на которые не позарился бы и Мэк Кейд. За домами сохло на веревках белье, кое-где по голым дворам бродили куры. Окраина — земля и дома — принадлежала Мексиканско-американскому гражданскому комитету, номинальная арендная плата возвращалась в городской бюджет, но Вэнс представлял закон и здесь, не только по другую сторону моста. Дома, построенные в основном в начале пятидесятых, представляли собой оштукатуренные дощатые конструкции. Судя по их виду, все они до единой нуждались в покраске и ремонте, но бюджету Окраины такие расходы было не поднять. Это был район лачуг и присыпанных желтой пылью узких улочек, где вечными памятниками бедности стояли неуклюжие остовы старых автомобилей, поливалок и громоздился прочий утиль. Здесь жила примерно тысяча человек. Подавляющее большинство обитателей Окраины трудилось на медном руднике, а когда он закрылся, квалифицированные рабочие уехали. Те, кто остался, отчаянно цеплялись за то малое, что у них было.
Две недели назад в конце Третьей улицы загорелись два пустующих дома, но добровольная пожарная дружина Инферно не дала пламени распространиться. На пепелище нашли обрывки пропитанных бензином тряпок. В прошлые выходные Вэнс разогнал в Престон-парке побоище, в котором участвовала дюжина «Отщепенцев» и «Гремучих змей». Как и прошлым летом, обстановка накалялась, но на сей раз Вэнс собирался загнать джинна в бутылку раньше, чем граждане Инферно пострадают.
Впереди улицу переходил важный рыжий петух. Шериф надавил на клаксон. Петух подскочил в воздух, теряя перья. «Ишь, гаденыш!» — сказал Вэнс и полез в нагрудный карман за пачкой «Лаки страйк».
Но вытащить сигарету он не успел, потому что уголком глаза уловил какое-то движение. Он посмотрел на дом Хурадо и увидел в дверях Рика.
Они уставились друг на друга. Время шло. Потом рука Вэнса сама собой потянулась к клаксону, и шериф опять просигналил. Вопль гудка эхом разнесся по Второй улице, отчего все собаки по соседству встрепенулись и залились неистовым лаем.
Мальчик не шелохнулся. Он был в черных джинсах и полосатой рубашке с короткими рукавами. Одной рукой парнишка удерживал распахнутую дверь-ширму, вторая, сжатая в кулак, висела вдоль тела.
Вэнс еще раз нажал на клаксон, и тот получил возможность стенать еще шесть долгих секунд. Собаки разрывались от лая. За три дома от Хурадо из дверей выглянул какой-то мужчина. На другом крыльце появились двое ребятишек, они стояли и смотрели, пока какая-то женщина не загнала их обратно в дом. Когда шум утих, Вэнс услышал несущуюся из дома напротив испанскую ругань (здешний малопонятный арго казался шерифу сплошной руганью). Мальчишка отпустил дверь-ширму, и та захлопнулась, а сам он спустился по просевшим ступенькам крыльца на тротуар. «Давай-давай, петушок! — подумал Вэнс. — Давай, давай, только у с т р о й что-нибудь!»