круглая физиономия сияла широченной улыбкой, открывавшей ослепительно-белые зубы. Один взгляд на пикап — и Хитрюга прирос к месту.
— Елкин дуб! Это мало сказать — инвалид, это труп!
— Да уж, дело плохо.
Крич заглянул в искромсанный мотор и тихо, переливчато свистнул.
— Упокой, Господи, его душу. Или, я бы сказал, тушу. — И издал сдавленное хихиканье, которое напомнило Джесси кудахтанье цыпленка, с трудом протискивающегося на волю сквозь плотную скорлупу яйца. Увидев, что Джесси не разделяет его веселого настроения, Хитрюга быстро опомнился. — Простите. Я знаю, что этот грузовик набегал для вас уйму миль. Слава Богу, никто не пострадал… э… ведь вы со Стиви в порядке, так?
— Я-то в норме. — Джесси глянула на дочку. Стиви отыскала кусочек тени у дальнего угла здания и, похоже, вовсю изучала черный шар. — А Стиви… пережила потрясение, но все хорошо. В смысле, никаких повреждений.
— Рад слышать, честное слово. — Крич выкопал из нагрудного кармана пиджака лимонно-желтый носовой платок в узорчатую полоску и промокнул вспотевшее лицо. Почти того же оттенка желтого цвета были и облегающие брюки Хитрюги, к которым он надел двухцветные башмаки — желтый верх, белый низ. Он был обладателем целого шкафа костюмов из ослепительно-яркого полиэстера всех цветов радуги и, хотя жадно читал «Эсквайра» и «Джи-Кью», утонченности в его вкусах и чувстве моды было столько же, сколько в субботнем вечернем родео. Жена Крича, Джинджер, поклялась, что разведется с ним, если он еще хоть раз наденет в церковь свой красный костюм с отливом. Хитрюга верил в могущество имиджа, о чем часто говорил и жене, и всякому, кто соглашался слушать. «Если боишься, что люди обратят на тебя внимание, — говаривал Хитрюга, — можешь спокойно сесть на землю, пускай засосет тебя целиком». Крич, крупный мужчина в теле, разменявший пятый десяток, всегда был готов быстро улыбнуться и пожать руку, и почти каждому жителю Инферно продал ту или иную форму страховки. С широкого румяного лица глядели голубые, как пеленка младенца, глаза, а обширную лысину окаймляла рыжая бахрома, да надо лбом красовался крохотный пучок рыжих волос, который Хитрюга аккуратно причесывал.
Он дотронулся до отверстия, зиявшего в моторе пикапа.
— Док, похоже, в вас бабахнули из пушки. Не хотите рассказать, что стряслось?
Джесси взялась рассказывать. Отметив, что Стиви стоит неподалеку, она все свое внимание сосредоточила на изложении событий Хитрюге Кричу.
Стиви, уютно устроившись в прохладной тени, смотрела, как черный шар творит чудеса. На его поверхности снова стали проступать ярко-синие отпечатки ее пальцев, цветом напомнив девочке океан, каким его рисуют, а еще — бассейн в далласском мотеле, где они отдыхали прошлым летом. Нарисовав ногтем кактус, Стиви полюбовалась, как синяя картинка медленно расплылась и исчезла. Она рисовала каракули, спиральки, круги, и все картинки медленно опускались вниз, к темному центру шара. «Даже лучше, чем рисовальное желе! — подумала она. — И убирать ничего не надо, и краску никак не разольешь… правда, цвет только один, но это ничего, он такой красивенький!»
Стиви пришла в голову мысль. Девочка нарисовала на черном шаре клеточки и принялась заполнять их «Х» и «О». Она знала, что эта игра называется крестики — нолики. В нее очень здорово играл папа, он и научил Стиви. Она сама заполнила все клетки крестиками и ноликами и обнаружила, что цепочка ноликов в нижнем ряду соединилась. Клеточки уплыли внутрь, и Стиви начертила новые. На этот раз выиграли сложившиеся в диагональ крестики. Клеточки снова уплыли, пришлось нарисовать решеточку в третий раз. Опять выиграли крестики. Вспомнив, как папа говорил, что самое главное — середина, Стиви вписала туда первый нолик, и, действительно, нолики выиграли.
— Че тут у тебя, малявка?
Стиви испуганно подняла голову. На нее пристально смотрел Санни Кроуфилд. Черные волосы свисали на плечи, из-под густых черных бровей смотрели такие же черные глаза.
— Че это? — спросил Санни, вытирая грязные руки ветошью. — Игрушка?
Она молча кивнула.
Он хмыкнул.
— А по-моему, похоже на кусок говна. — Санни чихнул. Тут его позвал Мендоса, и он вернулся в гараж.
— Сам ты кусок говна, — сказала Стиви в спину Кроуфилду, но не слишком громко, поскольку знала: «говно» — слово нехорошее. Потом девочка опять посмотрела на черный шар и, ахнув, затаила дыхание.
На черной поверхности опять синели клеточки. В них было полно крестиков и ноликов, и крестики выиграли, заполнив верхний ряд.