— В чем? — повторила она.
— В том, чтобы делать это.
Правильный ответ. Чарльз гладил лицо Терри, склонялся над ней, целовал ее в шею. Нежно, очень нежно отыскивал губы девушки. Терри ощущала его совсем рядом, и это уже была не игра, это не имело названия, но этого она хотела и страшилась. Руки отталкивали его, но губы говорили „да” и тянулись вперед, к его губам... Звонок.
Телефон.
Терри попыталась сесть, но Чарльз не позволил.
— Пусть звонит. Никто не знает, что мы в кабинете.
Звонок рвал тишину.
— Нет, — она шевельнулась. — В медицинском бюро знают, что я здесь.
Чарльз взглянул на нее. В слабом свете, проникающем в полуоткрытую
дверь, казалось, что он смотрит сквозь девушку.
— Почему ты сообщила им?
— Я... я всегда так делаю, на случай, если будут срочные известия от дяди.
Звонок повторился. Голос Чарльза заглушил его.
— Да, конечно... Я забыл.
Терри почувствовала, как он отодвигается, и услышала его шепот:
— Почему ты не отвечаешь?
Она поднялась, поправила волосы и подошла к столу.
— Да... кто это? О, Дэйв!..
Она слушала, не понимая, пока доносившиеся из трубки слова вдруг не обрели смысл.
— О, боже! Где?.. Да, сейчас же!..
Видимо, она все-таки повесила трубку, потому что вдруг поняла, что стоит возле стола и рыдает. Чарльз обнимал ее, а она говорила:
— Мой дядя... на сегодняшнем матче... закалыватель...
Наверное, Чарльз понял, потому что кивал и обнимал ее, пока она не сумела взять себя в руки.
— Я должна ехать! Немедленно!
Чарльз пошел за ней к двери.
22
Это был самый чудесный момент в его жизни. Стоять там, в дверях, смотреть на эту проклятую кушетку и в первый раз видеть то, чем она и была в действительности, — всего лишь кушетку. Что она такое? Дешевая мебель и не более того.
Вся эта чушь насчет дыбы осталась в прошлом. Он понял, что свободен, свободен окончательно и навек.
Свободен от прошлого, от забот, отравлявших его настоящее. В первый раз за много лет он мог смотреть в лицо действительности, признавать ее, радоваться ей.
Он не лгал Янцу, не лгал себе. Он знал, что нуждался в помощи. Но теперь нужда отпала — Янц помог ему.
Его смерть была... какое словечко употреблял Янц? Его смерть была травмой. Именно так. Травмирующим инцидентом. Событием, вернувшим ему разум. Он предчувствовал, что все так и будет. Чарльз понимал, вернее, часть его „Я” понимала, что он болен.
Когда внутри у него звучали голоса, Чарльз сознавал, что здесь что-то не так, что все вокруг плохо, ненадежно и потенциально опасно. Доктор Янц... Кушетка...
Но доктор Янц мертв.
А кушетка — всего лишь кушетка.
Так славно теперь сидеть в кресле доктора. Так легко и так спокойно. Янц не был богом — если, конечно, не становится богом всякий, кто садится в это кресло. Здесь возникало ощущение силы. Великой силы.
Потом на кушетке оказалась Терри — пациентка Терри — гибкая, свежая и прелестная, и он познал, что значит быть богом, быть всемогущим.
И прикосновение к Терри служило еще одним доказательством того, что он вплотную соприкоснулся с действительностью.
Но зазвонил телефон.
Все пошло прахом.
Но потом до него дошло: телефон тоже часть реальности. И он перестал сердиться, потому что понял: телефон должен был зазвонить, а Терри — ответить. Она должна была узнать, что случилось.
Но как это случилось — тайна. Этого никто никогда не узнает. Правда, для того, чтобы не узнали, Чарльз должен совершить определенные поступки и проявить надлежащие чувства. Притворство — тоже часть реальности.
Он должен притвориться удивленным, огорченным и заботливым. Он должен поехать с Терри в госпиталь на опознание тела, стоять с ней рядом на похоронах, ждать, пока вернется к ней самообладание, а потом...
Все, что угодно. Все, чего он пожелает. Он может делать с любым человеком, что хочет.
Он вел машину быстро и уверенно, а Терри тихо плакала рядом с ним. Автомобиль врезался в ночь, рассекая тени. Чарльз ощущал мощь мотора как свою собственную.
Мчаться вперед — это символ жизни, которой он достоин. Пусть все убираются с дороги. Никто никогда не сумеет больше встать у него на пути... никто его не остановит.
Вот и госпиталь. Зачем парковаться на улице? Подъезжай прямо ко входу. Почему бы и нет? Тебя ждут.
Здесь оказался доктор, которого он однажды встретил в приемной — как его зовут? Линдсей. Да, доктор Линдсей. Он открыл дверцу для Терри и удивленно посмотрел на Чарльза. Или показалось?
Нет, не показалось. Это реальность. Реальность. Он удивился, этот Линдсей. Обнял Терри за плечи, повел вверх по лестнице. А кто здесь еще?