— И ты тоже.
Терри подошла к нему.
— Я сожалею о прошлом вечере.
— Ты тут ни при чем, я не должен был приставать к тебе.
— Но ведь ничего плохого не случилось, — она старалась говорить непринужденно. — Конечно, я весь день не знала, который час...
— Ах, да, я сломал твои часы... Хорошо, что напомнила.
Он достал из кармана маленький предмет, завернутый в папиросную бумагу.
— Вот.
— Только не говори, что ювелир уже починил их.
Терри развернула пакет.
— Чарльз, это же не мои часы!
Она держала в руках серебряные часики в форме сердца.
— Ну да. Я же говорил, что у меня для тебя сюрприз.
Он взял ее за запястье.
— Ну-ка, попробуем надеть.
Браслет обернулся вокруг запястья и защелкнулся.
— Каково?
— Прекрасно! — кивнула она, улыбаясь.
— Эти я обещаю не ломать.
Терри глубоко вздохнула.
— Тебе и не понадобится.
Внизу, на Фривее, крутили баранку однорукие шоферы, медленно ехали мрачные старики, шарахались с полосы слепые матери семейств. Громыхали грузовики „элефантин”, кашляли и рычали „ягуары”.
Где-то далеко-далеко злобно таращилась горгулья.
Но Терри не слышала шума Фривея; она слышала биение двух сердец — своего и Чарльза...
7
Слоун, вошедший в кабинет около десяти часов вечера, был опрятен и подтянут. Седые волосы ежиком, четкие, как нарисованные, усы над улыбающимися губами. Он благосклонно принял чашку кофе: один кусочек сахара, пожалуйста.
Но вскоре чашка опустела, усы обвисли, скисла улыбка. Слоун беспокойно ерзал на стуле, стрелки его брюк увядали вместе с энтузиазмом.
— Мне самому не по душе долгие заседания, — сказал Боннер.
Слоун подавил зевок.
Боннер взглянул на него, потом на стенные часы.
— Почта полночь.
Он перевел взгляд на Крицмана, сидевшего за столом напротив.
— Если вас интересует мое мнение, то мы напрасно теряем время.
Теперь Слоун позволил себе зевнуть.
— Хотите сказать — рабочий день окончен?
Крицман оттолкнул от себя пепельницу.
— Полагаю, так.
Он медленно поднялся и пошел к двери. Слоун — следом за ним.
И тут зазвонил телефон.
Боннер машинально потянулся к трубке, потом заколебался. Двое уходящих обернулись.
Слоун сказал:
— Вот оно. У телефонной компании приказ — не пропускать никаких других звонков.
Крицман в три шага очутился возле телефона.
— Подождите, — сказал Слоун. — Телефонистка на коммутаторе должна его задержать, помните?
— А если он повесит трубку?
Слоун сделал нетерпеливый жест.
— Снимите ее. Но постарайтесь, чтобы он говорил подольше.
Крицман поднял трубку.
— Отдел убийств. Говорит лейтенант Крицман.
Боннер и Слоун глазами задавали вопросы. Крицман игнорировал их.
— Извините... говорите громче... Не могу расслышать... Нет, не слышно, очень плохая связь...
Голос его сник, и он положил трубку. Затем резко обернулся.
— Бесполезно, он повесил трубку.
— Плохо, что связь барахлила, — пробурчал Боннер.
— Это лишь трюк. Я слышал, что он сказал. Отлично слышал.
Из хмурого лейтенант превратился в мрачного.
— Он собирается убить снова. Он позвонит завтра и скажет точное время.
— Тогда мы будем готовы засечь его, — пробормотал Слоун.
— Да? — Крицман слегка поморщился. — Иногда я думаю, что мой старик был прав.
— В чем? — спросил Боннер.
— Когда я поступал в полицию, он сказал, что я спятил. Поймать убийцу — нелегкое дело, зато находить тела жертв гораздо проще. Ему представлялось, что для меня лучший способ преуспеть — это стать распорядителем на похоронах.
— Так почему же ты не стал?
Крицман пожал плечами.
— Распорядитель похорон не может курить на службе, — ответил он.
8
Утренняя газета упала на коврик у входной двери и развернулась. Ланселот подошел к ней и фыркнул, демонстрируя таким образом отношение всех горожан к местной прессе.
Затем открылась дверь, и Ланселот снова фыркнул. В этот раз он, вероятно, тоже был прав, поскольку миссис Квимби в дезабилье вряд ли заслуживала чего-то большего, нежели рассеянное фырканье.
Ее седеющие волосы вились мелкими кудряшками, а халат, под стать хозяйке, был измят и поношен. Она подмигнула Ланселоту и улыбнулась.
— Доброе утро, киса.
Ланселот решил, что был несправедлив к ней. Он перестал фыркать и замурлыкал, крутясь возле пухлых лодыжек. Миссис Квимби наклонилась, чтобы погладить кота, и мимоходом взглянула на газету.
—Читай-ем новости... м-м?
Ланселот узнал тошнотворный тон, каким большинство женщин обращается к домашним животным, младенцам, детям — практически ко всем, кроме мужчин.