В таких случаях Малыш буквально панорамировал усадьбу, тормозил, опережая желание Свиря, нужную картинку и, выдержав мгновенную паузу, гнал дальше, переключая в сумасшедшем калейдоскопе по очереди все каналы монитора.
Можно было бежать через комнаты горницы и из ложницы через переход попасть к себе. Так было короче, но в передней и в сенях бестолково суетились десятки людей, закрывая ставнями окна, а попадаться на глаза Свирь, на всякий случай, не хотел.
Зато наверху, в горенке, было пусто. Растерявшаяся Наталья билась в тереме, в смятении бросаясь от окна к окну. Она еще захочет спуститься, но будет поздно – гилевщики ворвутся в дом. Сенные девушки бросили ее и сейчас визжали во дворе, усиливая суматоху. Надо было только, не привлекая внимания, взобраться по лестнице наверх.
Все это Свирь сообразил быстрее, чем огляделся вокруг. Князь еще не успел вскочить на ноги и тупо глядел на Прова, а Свирь уже торопливо карабкался по крутым ступенькам, стараясь уйти незамеченным.
На секунду он задержался в горенке. Здесь не было сеней, и через окна с поднятыми оконницами хорошо было видно, как беснуется и бурлит у ворот людская масса и лезут через частокол забора молодые дюжие парни с топорами и кольями в руках.
Где-то на другом конце Москвы уже протискивалась сквозь Серпуховские ворота длинная колонна наиболее отважных и бесшабашных гилевщиков, который уже раз за долгую историю России отправляющихся искать свою недосягаемую правду. Размахивая палками и взбадривая себя криком, они вытягивались по направлению к Коломенскому, где, ничего еще не подозревающий Алексей Михайлович в радостном настроении готовился праздновать именины своей сестры.
Никто из тех, кто осмелился сейчас выйти на эту пока еще вселяющую надежду дорогу, не знал своей судьбы. Немногим из них удастся уцелеть и избежать пыточных подвалов к концу нынешнего бесконечно длинного дня. Избиваемые, они будут падать под саблями, тонуть в реке и висеть на дыбе, а потом корчиться на плахах, поставленных на Лубянке по приказу «тишайшего» царя, не забывшего и не простившего им свой страх и свое унижение…
– Ну, что же ты стоишь! – услышал он Малыша. – Ты же не успеешь1
Малыш был прав. Однако захваченный зрелищем, Свирь никак не мог оторваться от окна, прощаясь с этим варварским, хаотичным и жестоким, но родным теперь миром, стараясь запомнить, впитать в себя то последнее, что довелось ему увидеть.
Дом садился в осаду. Челядь всасывалась в хоромы, задвигая волоковые окна, но было поздно. Еще князь, путаясь в бандалере, цеплял на себя снятый плащ, еще Дергач, открыв дверь из повалуши и обернувшись на пороге, нетерпеливо поджидал князя, еще- не были закрыты все бкна и забытая дверь заднего крыльца, а ворота треснули, и направляемая Бакаем толпа бросилась к княжеским покоям, растеклась во все стороны, заполняя двор.
Это было опасно. Они могли прорваться к чуланчику Свиря раньше, чем он окажется там. Быстро отпрянув от окна, Свирь уже сделал первый шаг к светлице, через которую был выход на другую лестницу. И тут внезапно, словно удар по глазам, вспыхнула в мозгу очередная, спроецированная Малышом картинка. Наталья спускалась вниз, перерезав ему все пути, и скрыться от нее он не мог.'
Раньше этого не было! В записи ситуация развернулась по-другому. Скорее всего, она услышала его шаги в горенке. Но даже если это было не так, все равно деструктировал ситуацию он. И только он был виноват в том, что случилось. Пусть невольно, но он. Всего на мгновение он забыл об опасности, и это мгновение не прошло ему даром.
– Савка!
Наталья стояла перед ним, тяжело дыша.
– Ты видишь?!
Она бросилась к окну, высунулась в него.
– Господи! – шептала она. – Господи, спаси!
– Грешили, грешили, матушка, – забормотал Свирь, приближаясь к дверям.
Он должен был улизнуть любой ценой. Стучащая в висках кровь лихорадочно отсчитывала последние десять минут. Те самые, которые он оставил на подготовку аппаратуры.
– Батюшка! – молила Наталья, обращаясь непонятно к кому. – Как же он? Где он? Что ж он, а?
Вот сейчас, когда смертельная опасность с хрустом обдирала с нее шелуху правил, норм и приличий, когда ужас напрочь выдавил из нее родовую презрительную снисходительность и высокомерную нетерпимость юности, Свирь видел только перепуганную девчонку, в паническом страхе вцепившуюся в некрашенный подоконник.