Берт повесил трубку. Его вдруг стало знобить. Он надел пальто, расчесал свои кудри и стал убеждать себя, что другого выхода просто нет, и если он хочет привести миссис Макфай к присяге, то это его право, а что она там будет говорить — решать ей. И он выиграет это дело, хочет этого Гай Монфорд или нет. Он должен его выиграть… И теперь, когда ушла Фрэн, это почему-то приобрело для него еще большее значение.
Глава XXVIII
Утром в четверг, девятого января, зал суда Ист-Нортона, округ Пелем, был полон, как никогда со времени его постройки в 1843 году. Это было тихое морозное утро, и четыре с лишним сотни присутствующих (по торопливому подсчету секретаря суда Гарольда Симза) сидели, не разговаривая, поеживаясь от холода. Женщины оставались в пальто, а некоторые мужчины до самого обеда не вытаскивали руки из карманов. Судья Страйк спросил, можно ли добавить пару в шипящие батареи, и ему ответили, что система отопления, к сожалению, не соответствует помещению (о чем он и сам прекрасно знал) и что оно постепенно нагреется от дыхания людей.
Берт Мосли не замечал стужи. Он неподвижно сидел за адвокатским дубовым столом, облокотившись на него, обхватив пятерней лоб. Голова с похмелья соображала плохо, впрочем, он был даже рад этому, потому что мысли все равно были бы самые невеселые. Берт бросил взгляд на человека, который сидел рядом с ним, — тот казался абсолютно спокойным и, не мигая, глядел прямо перед собой. И хотя Гай был, по его понятиям, чокнутый, Берт все же невольно восхищался его выдержкой, упорством и преданностью мужчины, готового скорее сесть за решетку, чем допустить унижение связанной с ним женщины, даже минутное, о котором скоро все позабудут.
Он хотел одобряюще пожать Гаю локоть, но вспомнил вечер накануне и передумал.
— Я выступлю свидетелем, — спокойно сказал ему Гай, а в это время в соседней камере храпел Шеффер-пьяница. — Дай мне возможность сделать это, и я все расскажу о себе и расскажу, как сочту нужным.
— Это самоубийство, Гай. Если бы ты только согласился, чтобы миссис Макфай… — Он осекся, потому что испугался этого спокойного человека с тихим решительным голосом. Он и теперь его боялся. Он мог бы привести к присяге миссис Макфай прямо сейчас, если бы захотел — если бы не боялся. Но почему он не смел этого делать? Почему? Потому что Гай предупредил: «Не трогай ее, Берт. Колин обещал не вызывать ее в суд. И ты не смей». Он видел тогда глаза Гая и почти неподвижные губы, когда он произносил эти слова, и вполне уяснил себе, что это за человек — несгибаемый и честный, который все-таки рискнет выйти на суровый новоанглийский суд, чтобы потерпеть поражение, может быть, даже погибнуть, но не принять спасение ценой всего нескольких слов раскаяния от женщины, с которой он спал в бостонской гостинице. Идиот. Упрямый, благородный кретин! И все из-за того, что когда-то подержался за ее юбку. Бог мой, ну и осел!
Итак, все кончено. Он проиграл. Он был напуган, буквально скован страхом, чувствуя полную безнадежность своего положения, поэтому молоток секретаря и голос судьи Страйка донеслись до него, как сквозь вату: «Можете вызвать первого свидетеля». Он сказал, не слыша своего собственного охрипшего от волнения голоса: «Вызываю обвиняемого Гая Монфорда».
Гай медленно встал и решительно направился к месту для свидетелей. За спиной он услышал возбужденный шепот присутствующих. Гарольд Симз протянул Библию. Гай заметил на его щеке шрам. Он подергивался, когда секретарь произносил привычное: «Поклянитесь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, и да поможет вам Бог».
— Клянусь. — Он повернулся и сел, и увидел перед собой, как будто сквозь туман, десятки напряженных лиц. Они сливались в одно большое пятно, отчего глазам становилось больно, поэтому он постарался сосредоточиться на каком-нибудь постороннем предмете: медной дверной ручке, красных меховых наушниках на чьей-то голове за окном, золотых запонках Берта, разноцветных перьях на шляпе Полли Уэлк.
— Итак, — произнес Берт тихо, и голос его задрожал в тишине замершего зала, — пожалуйста, расскажите суду — в приемлемой для вас форме, — что случилось шестнадцатого декабря, в понедельник вечером. По ходу дачи показаний я буду иногда делать комментарии, чтобы суду все было ясно. Однако рассказывать о событиях той ночи вы можете так, как сочтете нужным.
Гай закрыл глаза, потом медленно открыл их. Среди моря лиц он увидел единственное — лицо Мар. Оно было прекрасным, удивленным, испуганным и сердитым, когда она привстала и посмотрела на Берта, пытаясь протестовать, но потом поймала его взгляд и долго смятенно смотрела на него, прежде чем все поняла. Она устало опустилась на стул, и он вдруг вспомнил, на что она была готова ради него и что она собиралась сделать в эту минуту, и подумал: «О боже, как он любит ее, как сильно он ее любит…»