Фрэн напомнила ей о некоем Гарри из Рочестера, которого она бросила, чтобы полностью посвятить свою жизнь благородному делу сестры милосердия. Ида заявила, что тогда она была слишком молода и плохо разбиралась в жизни, не упомянув, однако, о том, что Гарри никогда даже не пытался ее раздеть и никогда не целовал взасос, — откровенно говоря, даже и не старался сблизиться с ней. Эту роль взяла на себя она, а он только без конца шел на попятную.
Паркер Уэлк, однако, на попятную не шел и уже начал потихоньку подбираться к Нэнси Месснер. Правда, теперь, зимой, Нэнси очень редко надевала открытые платья, в вырезе которых могла мелькнуть перед его глазами роскошная молодая грудь. Но даже и в обычной рабочей одежде — белом свитере и коричневой шерстяной юбке — она выглядела свежей и девственной и возбуждала его необыкновенно. Выбранная Паркером стратегия требовала времени. Он понимал, что прежде чем сделает Нэнси Месснер вожделенное предложение, могут пройти долгие месяцы. Сначала Паркер попытался как-то приблизиться к ней, разговаривая ласково и наставительно, как с дочерью, и поскольку она восприняла это по-детски доверчиво, хотя и сердилась все еще на него за те ужасные статьи о докторе Монфорде, он рискнул сделать следующий шаг, посвятив ее в свое увлечение фотографией. Он показал Нэнси несколько фотографий обнаженных женщин, которые он нашел в журналах, и осторожно, со знанием дела объяснил ей, почему хороша и чем плоха та или иная фотография, рассказал о том, как зависит качество снимка от освещения, позы, творческого воображения мастера и особенностей самой натуры.
Нэнси казалась заинтересованной и восхищенной глубиной познаний Паркера в этой области. «В маленьких городках нет никакой культурной жизни», — сокрушенно говорила она. И Паркер печально соглашался и глубоко вздыхая, говорил, что, если бы он нашел время поменять напускную скромность Ист-Нортона на более раскованную атмосферу Бостона, он бы непременно стал посещать курсы для фотографов, где есть возможность работать с живой моделью.
Дело Монфорда было официально закрыто. Доктор больше не практиковал. Горожане давненько уже не видели его подпрыгивающей на ухабах машины, мчащейся по вызову куда-нибудь на окраину города, сам он, однако, изредка выходил из своего побитого непогодой дома и появлялся в городе.
Чет Белкнап видел его чаще, чем кто-либо в городе. «Торчит на яхте по четыре-пять часов в день, — докладывал он. — Когда еще была жива его жена, они иногда красили яхту по ночам. Но теперь он, видно, решил полностью обновить посудину. Сам выполняет все работы: готовит доски для обшивки, полирует, скоблит, конопатит, красит дно и борта, покрывает лаком перекладины, закупает всю оснастку, устанавливает якорный трос, новые кранцы, плетет и сращивает канаты. Справляется, пожалуй, получше меня. Большинство здешних моряков используют только короткий сплесень да огон. Док в этом деле переплюнет любого: сращивает канаты и кольцом и цепочкой… Всего не перечислишь…»
Мистер Кастнер сообщил, что доктор купил в его галантерее четыре дешевых одеяла, а владелец магазина скобяных изделий вспомнил, что продал ему пару брезентовых рукавиц, швабру, карманный фонарик и заправку для огнетушителя.
— Видел его в Фалмауте, — сказал своей жене Сай Коффин. — В магазине корабельных принадлежностей Дилера. Покупал веревки, снасти, якорный ключ, несколько зажимов, скрученные и сшитые лини.
— Куда это он собрался? — спросила Клара.
— Пару клещевых захватов, комель-блок…
— Куда он, спрашиваю, собрался?
— Его дело.
— Ты что, даже не поинтересовался?
— С чего это вдруг я должен интересоваться его делами?
— Не в феврале же выходить в море, в самом деле.
— На его яхте можно выходить когда угодно и куда угодно. Да и моряк он отменный.
Иногда, встречаясь случайно с доктором Монфордом, люди вступали с ним в разговор, испытывая при этом неловкость за себя и за него, некоторые сами являлись к нему домой, прекрасно зная, что он предпочитает одиночество.
Миссис Колумбо встречалась с ним трижды в неделю, когда приходила убираться. Она все еще чувствовала себя виноватой за свое «предательство» на суде, но утешала себя мыслью о том, что его все-таки оправдали и, кто знает, может, этому способствовали каким-то непонятным образом и ее показания, из-за которых она так переживала.
Гай, как всегда, был с ней вежлив и учтив. «Не разберешь, что у него на уме», — говорила она кумушкам. Иногда, входя с пылесосом в гостиную, она видела, что он неподвижно сидит в кожаном кресле и смотрит невидящим взглядом куда-то в пустоту, не замечая ее присутствия.