Он решил взять напрокат джип, чтобы кататься с Мар во время их медового месяца, и стал наводить на этот счет справки на улице, в барах, закусочных, аптеках. Он колесил по всему городу, спускался по Центральной улице, которую в былые времена называли «Улицей нижних юбок», поскольку жены квакеров бегали здесь по магазинам, по улице Квинс, темной улице Индейцев, по Апельсиновой улице, где в один ряд стояли когда-то дома ста двадцати шести китобоев, мимо таверны «Шипе», неподалеку от Ярмарочной и Школьной улиц, потом опять возвратился на Главную улицу, минуя клуб «Пасифик», кирпичи которого из красных уже давно превратились в бледно-розовые. Наконец, у причала он наткнулся на станцию технического обслуживания, где несговорчивый молодой человек согласился, наконец, дать напрокат расхлябанный джип за десять долларов в неделю. Гай заплатил ему за две недели вперед и повел машину по тряской дороге к коттеджу мистера Т. Левиса.
Мар сообщила ему, что Фрэнсис Треливен уже звонила. Джону удалось уговорить того служащего не выдавать секрета, и бракосочетание состоится завтра, в четыре часа, в гостиной у Фрэнсис. Этот служащий (его зовут Джадсон Блассингейм) будет единственным гостем, кроме Фрэнсис и, разумеется, Джона, который с удовольствием их повенчает. Но если Гай считает, что венчание должно проходить в католической церкви…
— Нет, — ответил Гай и воскликнул: «Боже, представляю, что сказал бы старый отец! Это все в прошлом… все в прошлом». Он продолжал повторять это, пока они с Мар усаживались в старенький джип, и даже потом, когда ехали по ухабистой дороге в город.
— Ну, что ты так плетешься, ей-богу, — смеялась она. — Мне ведь не завтра рожать.
Он не ответил.
— Ясно… Был у доктора Стафиноса.
— Естественно. Как я не догадался раньше! Тогда все только начиналось: румянец, блестящие глаза, внезапный жар по ночам.
— Что ж, теперь ты знаешь… и согласен с ним.
— Я согласен, что еще есть время.
— Ну, вот и славно. И оставим это. Разве нам не о чем больше говорить? Завтра самый счастливый день в моей жизни.
— У тебя однажды уже был самый счастливый день. Она пристально посмотрела на него, почти негодуя:
— Мы с тобой старики, Гай, хоть нам еще даже не сорок. У тебя была Джулия, у меня — Лэрри. Но теперь их нет. Они — наше прошлое. А мы продолжаем жить. И завтра будет наш самый счастливый день. — Она помолчала немного. В открытый джип задувал ветер. — Понимаешь, — продолжала она, глядя на него в тусклое, запыленное зеркало, — все это время, пока тебя не было со мной, я думала о том, перестанем ли мы когда-нибудь чувствовать себя виноватыми — мы оба… Помешает ли нам это чувство быть честными в любви, помешает ли быть счастливыми? И мне казалось, что счастья нам не познать никогда. К чему в таком случае пытаться, какой смысл связывать свои жизни? Чтобы в конце концов погубить друг друга? Но вчера ты вошел ко мне в дом, и я вдруг поняла, что ошибалась. Ты со мной — остальное не имеет значения.
Она коснулась его руки, и он сказал:
— Я все это понял уже очень давно. — И они продолжили свой путь по булыжникам Главной улицы под раздетыми вязами.
Доктор Стафинос немедленно взял у них кровь на анализ. Он пожелал им счастья, погладил усики и, не отрывая глаз от своей печатки, осторожно спросил у Гая:
— Так вы, говорите, из Атланты?
— Да, и я уверен, что мы никогда не встречались. — Он взял Мар за руку и поспешно вышел.
Джадсон Блассингейм оказался веселым коротышкой с грушевидной головой. Когда они расписывались в свидетельстве о браке, он заговорщически наклонился к ним через стол и хитро подмигнул. «Завтра в четыре», — прошептал он и приставил к губам вытянутый палец. «Молчок», — добавил коротышка и подмигнул снова. Он продолжал подмигивать, как заведенный, когда они уже вышли из загса и поехали в сумерках к арендованному Мар коттеджу.
У порога Мар попрощалась.
— Сегодня ты будешь спать нам яхте, и выпить тебе придется там же. А здесь мы проведем свой медовый месяц. Я хочу все приготовить как следует, главное — себя привести в порядок. Надеюсь, что этот милый комочек в моем животе не помешает мне выглядеть достаточно привлекательно. И ты не должен видеть меня до свадьбы.
— Мар, мы же не дети.
— Дети, — сказала она просто и безыскусно, потом легонько поцеловала его и вошла в коттедж.
Он оставил с ней Цезаря и поехал в мартовской темени назад, к городу. Он думал о том, как изменилась за прошедшие месяцы Мар. Он встретил ее взрослой женщиной, усталой, почти холодной. Теперь это была молоденькая девушка, простодушная и, в общем-то, несчастная, но нисколько не беспокоящаяся по этому поводу, а может, просто не осознающая трагизма своего положения. И такую он ее любил еще больше. Но было в ее поведении и нечто пугающее, как будто она притворялась, лишь изображала веселость, пытаясь спрятать страх, который владел ею и выходил далеко за рамки медицинских проблем, — как будто у них оставалось слишком мало времени, и если они не будут молодыми, веселыми и беспечными сейчас, если не возьмут от жизни все, что можно, сегодня, завтра и послезавтра у них едва ли будет еще шанс.