Сразу началась церемония. Джон занял свое место у окна, Гай встал перед ним, а Фрэнсис села за старое пианино и начала играть «Свадебный марш».
Мар шагнула вперед, опираясь на руку Джадсона Блассингейма. Она была выше его ростом, поэтому вынужденно пригнулась, чтобы ему удобнее было поддерживать ее своей костистой рукой. Фрэнсис подождала, пока отзвучал последний аккорд, повернулась на вертящемся стульчике и глаза ее постепенно затуманились. Нет, конечно, она не одобряла этой свадьбы, нет, нет и нет! И презирала эти непрошеные слезы и ненавидела себя за то, что тронута этой грешной церемонией больше, чем прежними, во всех отношениях достойными.
— «…в достатке и бедности, в болезни и здоровье, пока нас не разлучит смерть…»
Маргрет была больна. Туберкулез, а ведь она беременна, бедняжка. Фрэнсис посмотрела, как нежно поцеловал Гай невесту, и закрыла лицо руками. Она сидела так до тех пор, пока Джон не тронул ее за плечо: «Успокойся, дорогая… Сейчас мы будем пить шампанское».
Она заставила себя улыбнуться. Поднялась и поцеловала жениха, с ужасом поймав себя на мысли, что, несмотря на свою несомненную порочность, он все-таки на редкость привлекателен.
Джадсон поцеловал Маргрет четырежды, каждый раз приподнимаясь на цыпочки, чтобы дотянуться губами до ее щеки. Он походил на малыша, целующего на ночь свою мать. А когда выстрелило в потолок шампанское и золотистая жидкость запузырилась в бокалах, он стал с жадностью пить, напоминая малыша, поглощающего в жаркий летний день имбирное пиво.
Гай выпил три бокала шампанского, Маргрет — два. Джон тоже выпил два бокала, а Фрэнсис осилила один, хотя ей все время неприятно щекотало в носу. Почти все остальное уничтожил мистер Блассингейм, который пьянел, казалось, с каждым глотком, громко восхваляя достоинства милого его сердцу Нантукки. Он ухватился за руку Маргрет и, выливая шампанское себе на рукав, говорил без умолку. Он сообщил, что Нантукки — название индейское и означает «мыс» и что туристов следует называть «экскурсантами», а тех, кто не живет на острове, — «пришельцами» и что нантуккец — вовсе не «абориген», поскольку аборигенами китобои называли когда-то дикарей, с которыми встречались, пересекая теплые моря. Он захихикал, уткнувшись в шампанское. «Должен вам сказать, что каждый капитан непременно имел при себе хорошенькую смуглянку. Да, сэр, если учесть, что во времена квакеров мужчина никогда не видел обнаженной свою собственную жену… Можете себе представить, что он должен был чувствовать, наткнувшись на девчонку в юбке из пальмовых листьев…» Он опять захихикал, потом, смутившись, притворно закашлялся и торопливо принялся объяснять, что галерею следует называть «портиком» и что женщины приносят на корабль несчастье, и что многие дома в Нантукки имеют потайные комнаты с черным ходом, где скрывались во время революции шпионы и пряталась контрабанда, ведь остров, как известно, не встал ни на одну сторону. Он, наконец, закончил и похлопал каждого по спине, пронзительно выкрикивая: «Счастья всем… Счастья…» После этого сделал нетвердыми ногами несколько замысловатых па и рухнул на пол, превратившись в черную шевелящуюся груду.
Гай поднял коротышку и уложил его на диван. Тот, глядя в потолок бессмысленными глазами, забормотал: «Поцеловать невесту… Еще раз поцеловать…»
Мар наклонилась и поцеловала его в выпуклый лоб.
— Желаю вам счастья, — одобрительно пробормотал мистер Блассингейм.
— А вам я желаю, — улыбаясь, ответила Маргрет, — всегда жить на широкую ногу.
Мистер Блассингейм закрыл глаза. «Счастья», — заплетающимся языком пробормотал он еще два раза, потом вдруг резко вскочил и необыкновенно выразительно подмигнул всем. Прежде чем упасть навзничь и окончательно затихнуть, он протяжно рыгнул, и в горле у него громко забулькало.
Было без двадцати шесть. Гай помог Мар надеть пальто, потом оделся сам, за руку попрощался с Джоном, сказал Фрэнсис «до свидания» и «спасибо», взял под руку Мар и вышел с ней в холодную ночь. Джип долго чихал, потом, наконец, завелся и покатил по неровной дороге, подпрыгивая на ухабах.
В доме воцарилась тишина. Джон стоял у окна и смотрел в темноту. Джадсон Блассингейм храпел. Фрэнсис сидела на вертящемся стульчике у пианино и смотрела на спину своего мужа. Отсюда ей не было видно его брюшка. Он казался высоким и сильным, и она вдруг вспомнила первую брачную ночь, ужасный шок, который испытала, обнаружив животные инстинкты в таком деликатном во всем остальном человеке.