Он допил виски, сполоснул в раковине бокалы, выключил свет и последовал за Мар. Она лежала под одеялом, закинув руки за голову и молча, с нежностью следила за ним своими темными глазами. Он лег рядом с ней и замер, и оставался так долго-долго, потом, приподнявшись на локте, заглянул в ее бездонные глаза и сказал:
— Вот мы и вместе, и я люблю тебя, — и провел трепетной рукой по чистому гладкому лбу, по белой щеке и нежному круглому подбородку, по обнаженной шее и плечам. Она засмеялась и спросила:
— Помнишь, я обещала тебе сюрприз? Раздень меня, милый. — И он увидел ее налившиеся белые груди, большие и круглые. — Ну, как тебе мой сюрприз? — улыбнулась она. — Видишь, как выросли у меня груди, и я ужасно горжусь ими, и это все из-за нашего малыша.
Он сказал, что они прекрасны. И поцеловал их по очереди. А когда поцеловал в губы, она сначала прильнула к нему, потом отстранилась немного и стала нежно ласкать его тело, осторожно и бесконечно долго признаваясь ему в любви. Наконец, она прошептала: «Ты знаешь, я непорочна». И было влажное тепло ее лона, и ненасытные губы, и стук сердца, и безумный экстаз, и миг блаженства, потом долгий упоительный отдых в объятиях друг друга и ее шепот: «Счастье, дорогой, какое счастье».
Глава XXXVII
— Постарайся понять, — терпеливо объяснял Гай, — что твое хорошее самочувствие сейчас совершенно естественно. Более того, теперь с каждым днем тебе будет легче.
— Значит, помогают лекарства.
— И они тоже. Но твое самочувствие в значительной степени улучшилось из-за ребенка. По мере развития плода усиливается его давление на легкие, и именно поэтому тебе становится легче. Однако после родов давление немедленно исчезнет, и, если каверна недостаточно хорошо зарубцевалась, она раскроется и тогда… — он осекся, отвернулся от нее и стал смотреть на черный силуэт стоящей на якоре «Джулии».
— И что? — услышал он за спиной голос Маргрет. — Что тогда?
— Ради бога, не сердись! — Он провел ногтем по стеклу. Послышался неприятный писк.
— Не делай этого, дорогой.
— Ради бога, Мар! Я же врач. Врач!
— А я женщина, милый. Женщина. — Она сказала это просто и спокойно, свернувшись калачиком на диване красного дерева, глядя на пляшущее в камине пламя. — Прости меня, дорогой. Ведь я обещала быть благоразумной, верно?
— Да. — Он отвернулся от окна и тоже стал смотреть на огонь, — Ты обещала.
— Ну, так в чем дело? Я сдержу свое слово.
— В таком случае, — он принялся расхаживать перед камином, — ты должна была поехать в Бостон и сделать там операцию, как рекомендовал доктор Принс. Но ты отказалась от поездки. Впрочем, может, это и к лучшему, учитывая то, что последние снимки свидетельствуют об улучшении. Тем не менее Стафинос считает, что заживление идет все-таки недостаточно быстро и не далее, как сегодня утром, он настоятельно рекомендовал немедленно вызвать искусственные роды.
— Еще неделю назад он считал, что вполне можно подождать.
— Он и сейчас того же мнения. Но, скажи мне, зачем тянуть и носить беременность, которую все равно придется прервать?
— Затем.
— И она еще говорит о благоразумии! — отчаянно выкрикнул он и продолжал ходить из угла в угол, пока она не позвала его тихонько и не усадила рядом с собой. Склонив голову ему на грудь, она спросила с упреком в голосе:
— Ты что же, хочешь убить нашего ребенка — намеренно убить?
— Послушай, Мар…
— О, я знаю, это абсолютно этично с медицинской точки зрения. И в конце концов, не ты же будешь делать операцию.
— Какая разница…
— Ты ведь не признаешь аборты, даже сделанные в лучшие сроки. Не признаешь как таковые. Разве не так?
— Мар, я уже давно не имею ничего общего с католической церковью.
— Но в душе ты все равно остался католиком. Это заметно, дорогой. Во время суда — уж как ты старался убедить себя в правомерности эйтаназии, и все же, в конце концов, твои чувства возобладали над холодным рассудком, потому что ты не веришь в право на убийство по какой бы то ни было причине. А ведь аборт — это убийство, и в душе ты его отвергаешь.
— Это неправда, Мар.
— Нет, правда. Не криви душой, милый. Это правда. Укол милосердия, сделанный Лэрри, считается преступлением, убийство же моего ребенка разрешено законом. Но ты не видишь разницы между ними.
Наступило молчание. Она протянула руку и ласково пощипала его за ухо.
— У тебя замечательные уши, дорогой.
— Есть разница, Мар.
— Красивые уши.
— Я говорю, есть разница, Мар.
— Помнишь, как ты всполошился, когда я хотела сделать аборт в Нью-Хавене? Ты был категорически против.