— Знаю, — кивнул Паркер и, глубоко вздохнув, добавил: — Когда миссис Уэлк была моложе, я постоянно снимал ее раздетой.
— Миссис Уэлк?
— О, она не всегда была такой толстой, — грустно сказал он, подумав при этом, что, конечно же, всегда. Она растолстела сразу, как только забеременела, задолго до свадьбы. «Как летит время…» Он закрыл журнал и положил на стол свою лысую голову. «Сколько лет прошло, сколько лет…», — бормотал он, изо всех сил стараясь переключить мысли с Нэнси и обнаженных женщин на что-нибудь другое. Берт Мосли получил-таки по заслугам, размышлял он, да и Гаю с его женушкой, наверняка, достанется. Справедливость восторжествует.
За спиной послышался нерешительный голос Нэнси:
— Мистер Уэлк…
«И грешники попадут в ад».
— Мне хотелось бы, чтобы вы правильно меня поняли, мистер Уэлк. Не подумайте обо мне плохо, но я…
«Бог все видит».
— Но я знаю, как вы интересуетесь фотографией… знаю, что обнаженная женщина для вас — только натура…
«И гнев Его будет страшен».
— Я хочу сказать… видите ли, я против ложной скромности… Я не какая-нибудь забитая провинциалка и понимаю ваше отношение к искусству. Поэтому, если вы считаете, мистер Уэлк, что я подойду как модель…
«В конце концов, есть такая вещь, как угрызения собственной совести».
Паркер обхватил руками лысую голову. Пот заструился у него по рукам, закапал с локтей на зеленую тетрадь. Он крепко зажмурился и почти прорыдал: «Нэнси… Нэнси…»
— Что с вами, мистер Уэлк?
— Нэнси, ты одна поняла меня, Нэнси…
Нэнси поднялась по приставной деревянной лестнице на темный чердак. Паркер запер двери, опустил шторы и зарядил «Поляроид» новой пленкой. Сверху доносились поскрипывания и шорохи. Он стоял у лестницы и ждал, дрожа и потея, пока, наконец, не услышал голос Нэнси: «Можно, мистер Уэлк». Он влез на чердак и увидел, что Нэнси стоит на одном конце старого армейского одеяла, прикрывшись другим концом почти до самой шеи. Паркер деликатно кашлянул. Он был очень профессионален. Проверил желтую лампочку у нее над головой, выбрал нужный ракурс, несколько раз навел фотоаппарат на Нэнси, заходя то слева, то справа. Наконец, пристроился с «поляроидом» в темном углу, прокашлялся и сказал: «Отпусти одеяло, Нэнси, и смотри прямо вперед». Ее тело было коричневым от загара, только две узкие белые полоски перечеркивали острые груди и крепкие стройные бедра. Она смотрела, куда он указал, и Паркер подумал, что Нэнси такая молодая и соблазнительная. Сделал снимок, потом, выждав время, необходимое для проявления пленки, щелкнул фотоаппаратом еще раз.
— Все, мистер Уэлк?
— Нет… Еще минуточку, Нэнси. — Он положил фотоаппарат на пол. — Нет, продолжай смотреть на ту стену… Не поворачивай голову… Не поворачивай, поняла?
— Больше не могу, мистер Уэлк. Свет бьет прямо в глаза.
— Минуточку… Не поворачивай голову… Минуточку…
Но Нэнси повернула голову и все увидела.
Паркер уже никогда не мог восстановить в деталях, что произошло потом. Видел, как она хватала ртом воздух, кажется, кричала, лихорадочно натягивая одежду, истерически всхлипывала и бормотала что-то несвязное, потом, спотыкаясь, побежала к лестнице. «Я уволюсь… Ноги моей больше здесь не будет… Я скажу отцу… Вас арестуют…» Вдруг она остановилась, бросилась к нему, выхватила из его безвольной руки две фотографии, разорвала их на мелкие кусочки, с размаху бросила об пол фотоаппарат, крикнула: «Грязный старикашка! Мерзкий старикашка!» — и бросилась вниз по лестнице через пропахшую чернилами комнату, в теплую темень летнего вечера.
Паркер долго лежал, не подавая никаких признаков жизни. Потом он пошевелился и посмотрел на разбитый «поляроид». Он чувствовал себя выжатым, как лимон. Конечно, она не посмеет сказать отцу, да и вообще, кому бы то ни было. Но все равно ему было очень грустно. Фотоаппарату крышка. Снимки порваны. А ведь Нэнси должна была завершить его коллекцию. Он стареет. И как бы замечательно все было, если бы она не повернула голову.
Он выключил свет и спустился по лестнице. Прошел мимо молчаливо стоящих печатных станков, нырнул в темноту и направился домой. Звонил пожарный колокол. Выли сирены, он думал о Нероне, который занимался пустяками, пока горел Рим. Он прошел по Главной улице, потом по улице Вязов. Мимо него с ревом пронеслись пожарные машины, послышались крики. Паркер обернулся, увидел на фоне неба красное зарево и подумал о том, что он, редактор «Кроникл», должен быть на пожаре. Только ему наплевать на пожар и на все остальное. «Мне все равно, мне все равно», — повторял он, подходя к своему темному неуютному дому и тяжело поднимаясь по ступенькам.