— Отец Серрано, — сказал Гай. — Святой отец… Я вовсе не Бог.
— Но сотворен по Его образу и подобию, — ответил старик и коснулся его руки.
Стемнело. Тоскливо скулил Цезарь. Фрэн включила на кухне свет и налила в собачью миску мясного супа. Она выглянула в заднюю дверь, потом вернулась в гостиную, села и стала ждать, слушая, как глухо шмякаются о сетку майские жуки. Прогудела в темноте машина, засмеялся ребенок, закричали над заливом чайки. Наконец, послышались шаги, дверь открылась и вошел Гай.
Он выглядел усталым, но каким-то странно успокоенным и, казалось, вовсе не удивился ее необычному визиту. Она сказала:
— Гай… Садись, Гай.
Он опустился на диван, глядя прямо перед собой.
— Дверь была незаперта, и я вошла.
Он кивнул.
— Я насчет ребенка, Гай. Насчет Лэрри. Он будет жить… Я знаю это наверняка… Шестое чувство. И когда его выпишут из больницы, о нем кто-то должен позаботиться.
— Я уезжаю, — сказал он. — Навсегда.
— Нет.
— Люди никогда не простят меня.
— Простят. Не забудут, но простят. — Она села рядом с ним и сказала: — Послушай, Гай… Я хочу жить здесь и ухаживать за Лэрри… Я буду ему нянькой. — Он покачал головой. Она сжала его руки и продолжала: — Послушай и, пожалуйста, постарайся понять… Да, я люблю тебя… Всегда любила и буду любить… Но я понимаю, каково тебе сейчас. Я знаю, как любил и что потерял ты… Поэтому я обещаю не лезть к тебе со своей любовью, не мучить тебя и не стоять у тебя на дороге. Но тебе тоже кто-то нужен, Гай… Как и Лэрри…
Он не ответил. Она тронула его за руку и сказала:
— Он будет жить, Гай, посмотришь… И неужели ты не понимаешь, что, кроме нас, у него никого не осталось… и я так люблю вас обоих, что мне иногда кажется — это и мое дитя тоже.
Он продолжал молчать. В дверь постучали. Поколебавшись, она встала и пошла открывать. За порогом стоял Шеффер-пьяница. Он был одет в свой потертый старомодный костюм, как всегда безукоризненно чистый: гетры, высокий жесткий воротник и свободно завязанный галстук с большой булавкой. Гладко выбрит, тщательно причесан, почти трезв и чем-то явно напуган.
— В чем дело, мистер Шеффер? — Не отвечая, старик прошел мимо нее в комнату. Он посмотрел на Гая, и тот, взглянув на морщинистое подергивающееся лицо, нерешительно поднялся. Старик шел к нему, бормоча хриплым пропитым голосом:
— Мне очень жаль… Я все понимаю… Не знаю, имеет ли это для тебя какое-нибудь значение, но я на твоей стороне, и ты можешь рассчитывать на меня… — Он хотел еще что-то сказать, но вдруг осекся.
Гай сказал:
— Спасибо… Если бы вы знали… Спасибо.
Неожиданно старик заплакал. Потом, взяв себя в руки, неловко усмехнулся:
— Надо бы выпить… Весь день во рту не было ни капли… Ни капли, и сейчас, ей-богу, грех не промочить горло. — Он засмеялся, а глаза его были мокры от слез. Тронув Гая за рукав, он нетвердой походкой вышел из комнаты и исчез в темноте.
Фрэн закрыла дверь и, нахмурившись, удивленно спросила:
— Ты что-нибудь понимаешь, Гай?
Он не ответил.
Она снова села и внимательно посмотрела на него. Гай сидел, уставившись в пол. Выглядел усталым, но довольно спокойным, как человек, только что закончивший долгий изнурительный бой, но уверенный в том, что, набравшись сил, будет сражаться снова.
Бились о сетку ночные насекомые. С залива доносились громкие крики чаек. Скулил и терся об ее колени Цезарь. Фрэн погладила его по голове и сказала:
— Все в порядке, старик. — Потом взглянула на Гая: — Кофе будешь?
— Да… Спасибо, Фрэн.
Она встала и пошла на кухню. В отличие от кофе, кофейник Фрэн искала целую вечность. «Сливки, сахар?» — спросила она, заглянув в гостиную.