— Знаешь, — сказала Маргрет, скармливая Цезарю сосиску и пробуя кофе кончиком розового языка, — знаешь, мне кажется, я плохо понимаю тебя.
— Я простой парень.
— Живешь один в своем доме. Где ты питаешься? Кто ведет хозяйство?
— Три раза в неделю приходит убираться женщина, готовлю себе сам, иногда обедаю в ресторане Пата или в закусочной. Но мне, действительно, нужна домработница, и я уже думал об этом. — Он засмеялся. — Видишь, я простой парень.
— Теперь — может быть.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Мне кажется, у тебя страстная натура. Но однажды ты ее подавил.
— Может быть.
— И мне кажется, возвращение Лэрри подействовало на тебя. Ты становишься самим собой.
— Может быть.
— Наверно, я мелю вздор. Так иногда бывает в разговоре. Ты спрашиваешь о чем-то, отвечаешь и не знаешь, что скажешь в следующую минуту.
— Хорошо. — Он снова засмеялся. — В таком случае — мир?
— Мир.
— Пожмем друг другу руки?
— Давай.
Они торжественно обменялись рукопожатием, и Маргрет сказала:
— Я стараюсь полюбить этот город. И «Джулию» тоже.
Она провела ладонью по одеялу и в наступившем неловком молчании резко поднялась, чтобы поставить свою тарелку в крохотную металлическую раковину. Как раз в этот момент встал и Гай, и они оказались зажатыми в узком проходе, каждый с тарелкой в одной руке и оловянным стаканчиком в другой. Они стояли совсем близко, и в первый раз за все это время он заглянул ей в глаза. И увидел там страдание и безысходность, а в самой глубине — женщину. Она была южанкой и любила тепло. И могла легко замерзнуть в Новой Англии.
Она посторонилась. Руки их соприкоснулись — тарелка у нее выскользнула и разбилась. Цезарь спрыгнул с кушетки. Маргрет стала собирать осколки. Гай наклонился, чтобы помочь, и, когда они потянулись за одним и тем же осколком фарфора, пальцы их встретились. Выпрямившись, они снова оказались очень близко друг к другу, и он почувствовал, как пахнут солеными брызгами ее волосы и снова увидел в глубине ее глаз затаенную ласку. Он подумал, что жена Лэрри — очень красивая женщина. Лэрри любил красоту, поэтому и женился на ней.
— Извини, — сказала она спокойно, — за тарелку.
Он вздрогнул и засмеялся нервно:
— Ну, что ты…
— «Джулия», наверно, не простит мне этого, — произнесла Маргрет.
— Мне кажется, она уже полюбила тебя, а Цезарь так совершенно точно. Что касается меня, то можно я буду называть тебя Мар вместо Маргрет?
Он резко повернулся, поднялся по лестнице и закурил. Поставив одну ногу на поручень, он смотрел на топь и слушал доносившееся снизу журчание воды в металлической раковине.
Солнце уже садилось, когда яхта пыхтя вышла из залива, подняла паруса и снова обогнула скалы мыса Кивера. Потом неожиданно показалась больница, и они оба подумали о невидимых глазах, которые наблюдали за ними из окна комнаты 2«Б».
— В следующий раз, — .сказал Гай, — мы лучше будем понимать друг друга. Правда?
— Сначала не мешало бы понять самих себя.
— Мне кажется, я…
— Мне тоже так кажется. Может, поэтому я и не сержусь на тебя. Ты считаешь, что невозможно оставаться другом Лэрри, а ведь друг ему нужен не меньше, чем доктор.
— А жена еще больше.
— Ну вот, мы опять ссоримся.
Облокотившись на камин, она сильно закинула голову. Волосы ее развевались, освещенная солнцем шея казалась розовой, а груди упруго натягивали клетчатую рубашку. Она запела: «Плывем домой мы снова…»
Цезарь стал подвывать, а Маргрет засмеялась и продолжала петь до тех пор, пока они не достигли мола. Выпрямившись, она увидела его восхищенные глаза, которые скользили по изгибу ее шеи, ее стройному телу. Пробормотав: «Холодно, правда? Становится холодно», — она пошла вниз за своим жакетом. Вернулась уже одетой. Жакет был с высоким воротом и застегнут на все пуговицы.
— Вот так лучше, — сказала она.
Гай подогнал яхту к буйку и смотрел, как уверенно Мар взбиралась на нос и забрасывала швартовы. Он привязал яхту, спустился на палубу, позвал Цезаря, потом подал руку Мар. Рука у нее была тонкая, но крепкая, и он чувствовал силу ее напрягшихся мышц, когда она балансировала в качающейся яхте, пытаясь удержаться на ногах. Она собрала волосы в узел и села на корму, поставив обе ноги на шаткий настил, под которым совсем рядом плескалась вода.
— Прости меня, — сказала она, когда они в шлюпке гребли к пристани.
— За что?
— За разбитую тарелку.
— Я же сказал тебе — это пустяки.
— И за мои слова тоже. Наверно, все дело в том, что я очень беспомощна. Я знаю, и у тебя внутри все кипит, но ты способен держать себя в руках. Возможно, когда-нибудь мне придется опереться на тебя. Наверно поэтому я на тебя и злюсь — из-за своей собственной слабости.