— Конечно, я не должна была об этом говорить. Может, вы попробуете мои бутерброды с тунцом?
Мар сказала:
— Пожалуй.
Миссис Коффин повернулась и направилась к длинным столам, а Мар подумала об этом тунце, и ее затошнило. Позади нее открытая дверь вела в раздевалку. Она попятилась, потом повернулась и выскользнула из комнаты, схватила свое пальто и бросилась вверх по лестнице на улицу.
Был октябрьский вечер. Ярко сияли звезды. С залива тянуло прохладой. Маргрет глубоко вздохнула и стремительно зашагала прочь. За спиной она услышала женский голос, окликнувший ее, но не оглянулась. Она шла очень быстро, не думая ни о чем, кроме того, как хорошо идти просто так, дышать свежим воздухом… и быть одной. И ей хотелось идти так вечно.
Рядом с ней остановилась машина. В открытое окно выглянул Гай.
— Привет, — произнес он.
— Привет. — Она остановилась, погладила Цезаря, высунувшегося в заднюю дверцу.
— Подвезти?
— Нет… Нет, спасибо.
— Я еду в больницу. Воскресный обход.
— Нет, я… не сегодня. Скажи Лэрри, я приду… я приду завтра.
— Что-нибудь случилось, Мар?
— Нет, все в порядке.
— Тогда… — Он хотел сказать что-то еще. Мар посмотрела ему в глаза, и впервые увидела в них страдание. — Тогда… — повторил он снова и поехал по темной улице. Задние огни исчезли за поворотом.
Она пришла в дом Сэма, где сказала миссис О’Хара, что почувствовала себя плохо, поэтому ушла из церкви пораньше. Ужинать не будет. «Нет, нет, не беспокойтесь, ничего не нужно. Спасибо, но действительно ничего не нужно».
Питер пронзительно закричал на своей жердочке: «Проклятие, проклятие!»
— Он невыносим, — сказала миссис О’Хара.
Мар поднялась в свою комнату, переодевшись в пижаму, пошла в ванную и принесла оттуда стакан холодной воды, который поставила на ночной столик. Подъехала машина Сэма. Она откинулась на подушки и, затаив дыхание, ждала. Наконец постучали, и голос Сэма спросил из коридора:
— Все в порядке, Мар?
— Да, прекрасно.
— Жаль, что ты не подождала меня.
— Хотелось пройтись пешком. Свежий воздух всегда поднимает настроение.
— Тогда спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Послышались его удаляющиеся шаги по лестнице. Сейчас, наверное, он пойдет в гостиную и нальет себе виски. Выпьет одну или две рюмки, прежде чем позвонить в больницу и справиться насчет Лэрри. Потом поднимется наверх, ляжет в постель и будет думать, как тридцать шесть лет назад он обвинил Пола Монфорда в том, что тот пожертвовал жизнью его жены ради спасения ребенка, которого Сэм не хотел, как он помешался тогда и в беспамятстве чуть не убил доктора. Лэрри никогда не рассказывал ей об этом, но, наверное, ему было очень больно, ведь все детство, всю юность, всю жизнь он чувствовал себя виноватым. А теперь, когда он умирает, когда слишком поздно, Сэм хочет, чтобы Гай Монфорд спас Лэрри, хочет страстно, безрассудно, не желая ничего знать, хочет так, как когда-то хотел, чтобы Пол Монфорд не позволил умереть его жене.
Она встала, открыла окно. Подул ветерок, и ей стало прохладно в тонкой пижаме. Поежившись, скользнула под одеяло и пролежала какое-то время не шевелясь, думая, что больше никогда не пойдет на церковный ужин.
В ящике ночного столика была склянка с таблетками. Она взяла три штуки и запила стаканом воды. Может, сегодня ей не приснится этот повторяющийся сон… копыта, разбивающие лобовое стекло машины… плачущий в пыли маленький мальчик… лошадь, громко стонущая до тех пор, пока Гай не выстрелит из револьвера и не появится круглая дыра у нее на лбу… Может, она не будет снова бежать, крича и спотыкаясь, и Гай не будет ее догонять… Удивительное дело: она практически топчется на месте, а он всегда остается далеко позади.
Фрэн Уолкер сидела за столом дежурной сестры, когда Гай поднялся на второй этаж.
— Привет, Фрэн, — он кивнул и. улыбнулся, глядя ей прямо в глаза. — Как дела сегодня?
— Прекрасно, доктор.
— Ну, пойдем посмотрим. — И он двинулся по застеленному резиновым ковром коридору, стремительно заходя в открытые двери палат. Посмотрел суточную температуру маленькой девочки с коклюшем. Проверил швы на волосатом животе недавно прооперированного португальца — сборщика моллюсков. Кивал, улыбался, кого-то ощупывал, кого-то поглаживал по голове, не переставая разговаривать с больными ласковым, успокаивающим голосом, отчасти благодаря которому пользовался любовью и доверием всех без исключения пациентов.