Проигрыватель щелкнул. Опять наступила тишина, и опять ему показалось, что Джулия ждет его в темноте. Он пробормотал: «Джулия… Джулия…» Надел кожаный пиджак, прошел через кабинет и приемную, вышел на улицу и стал спускаться с холма. Дверь станции была открыта. Он окинул взглядом неясные силуэты лодок и вдруг увидел свет — две круглые точки иллюминаторов «Джулии». Замерев, он стоял на опилках, не в силах отвести взгляд от светящихся кружков, потом стал осторожно пробираться к лодке, обходя разбросанные кругом доски, бочонки с гвоздями и банки с засохшей краской. С яхты не доносилось ни звука. Но свет в иллюминаторах мягко мигал, как будто в кабине тихо раскачивалась керосиновая лампа.
Он встал на ступеньки самодельной приставной лестницы, бесшумно поднялся по ней, прошел в кубрик и через открытый люк увидел Мар. Она сидела на кушетке, сжавшись и обхватив колени руками.
Мар медленно и равнодушно подняла глаза. На ней была красная шерстяная кофта и черные брюки. Она поежилась, и он сказал:
— Я разожгу печку. Сейчас будет тепло.
Спустившись вниз, Гай разжег маленькую керосиновую печку и произнес:
— Она ест кислород. Возможно, и вредно для здоровья, но все-таки лучше, чем мерзнуть.
— Что Лэрри имел в виду, когда говорил про морфий?
— А что он мог иметь в виду?
— Ты велел уменьшить интервал между уколами с двенадцати до восьми часов.
— Боли усилились. Человек постепенно привыкает к морфию.
— Поэтому интервал уменьшают до восьми часов, потом до шести, четырех…
— До этого еще далеко, Мар.
— Да, но в конце концов это убьет его.
— Послушай… Послушай… — Он стоял над ней и смотрел, как блестят в желтом свете ее черные волосы. — Тебе лучше уехать на некоторое время. Можно в Атланту. В общем, все равно куда.
— Не хочешь больше слушать мою болтовню? Верно? Не желаешь иметь дело с психопаткой! Ведь ты сам с трудом держишь себя в руках! Боишься, что придется сказать мне то, что я и так знаю и в чем ты не хочешь признаться даже себе? Он умрет теперь уже очень скоро, и я могу тебе сказать почему, если ты хочешь. Потому что в его организме скоро наступит дисбаланс. Чего-то окажется слишком много, а чего-то слишком мало. Морфий ослабит сопротивляемость организма, и он умрет от пневмонии или другой болезни. Да, лекарства спасают его от боли, но ведь доза должна все время расти, иначе они перестают действовать и уже не приносят облегчения. В конце концов это его убьет. — Мар истерически засмеялась. — Говорит доктор Маргрет Макфай. — Она оборвала смех, но все еще дрожала какое-то время, потом, когда в каюте стало теплее, постепенно расслабилась.
— Прости, — сказала она наконец.
— Ничего.
— Сам Бог здесь бессилен.
— Уезжай, Мар. Тебе надо уехать.
— О чем это Лэрри говорил? Он хочет умереть?
— Пожалуйста, перестань! Прошу тебя, перестань! — Теперь уже кричал он. Но это только подхлестнуло ее. Она вскочила на ноги и стояла, сжав кулаки, швыряя ему слова прямо в лицо.
— Ты же врач! Ты обязан объективно смотреть на вещи. Вместо этого ты увеличиваешь дозы морфия, а мне говоришь, что все будет отлично. А почему? Потому что ты не доверяешь мне, да и себе тоже!
— Мар…
— О, я знаю, как тяжело тебе. А мне? Я его жена. Тебе же я только мешаю. Поэтому ты на меня и злишься. Ты с самого начала злился на меня.
— Это неправда, Мар! — Он неожиданно успокоился. И заговорил ледяным тоном, почти ненавидя ее: — Ты вся на нервах, Мар. Не думай, что таким образом ты помогаешь Лэрри…
— Я не уеду! Не уеду, не уеду! — кричала она, наступая на него. Лицо ее было теперь так близко, что он увидел дикий блеск в ее черных глазах и понял, что у нее истерика и что сейчас будет взрыв, а потом все кончится. Он поднял руку, намереваясь ударить ее. Но она схватила его руку, вцепившись в нее пальцами.
— Пожалуйста, Гай… Помоги мне, Гай…
— Уезжай, Мар. Куда-нибудь, Мар…
— Куда? — прошептала она хрипло и умоляюще. Гай посмотрел ей в глаза и на исступленном лице увидел дрожащие губы, и вдруг что-то взорвалось в нем самом. Он впился в них своими губами, почувствовал, как изогнулось, прильнув к нему, ее тело, и у него потемнело в глазах… Потом, когда его дыхание стало ровным, а керосиновая лампа все мигала, и воздух был сухой от нагретой печки, и пахло свежей краской, словно откуда-то издалека донесся ее голос: «Вот я и уехала… меня здесь нет…» И она снова заплакала, теперь уже как ребенок, сжавшись в комочек в его объятиях, а он, успокаивая, касался ее гладкого обнаженного плеча, и они были одни на целом свете.
— Прости, — сказал он наконец, разговаривая как бы с самим собой. — Понимаешь, у тебя была истерика, и я… только хотел ударить тебя по щеке.