— Я весь вечер пью через соломинку имбирный эль. Почему в больницах всегда дают имбирный эль?
— Улучшает пищеварение.
— Помнишь, в день моего приезда ты повел меня в гостиницу «Линкольн»?
— Помню. Мне хотелось бы пойти туда еще раз. Иногда я мечтаю лишь об одном мартини — взять бокал, почувствовать, как он холодит ладонь, — просто сидеть и смотреть на него.
— Мы можем снова туда пойти.
— Нет, это ведь Новая Англия, и здесь холодно, и нельзя лишний раз зайти в гостиницу «Линкольн». — Сказав это, она снова села на стул у кровати, сложила руки, опустила голову и стала молча смотреть на лицо Лэрри. Спустя некоторое время Гай вышел из комнаты в морозную ночь и поехал домой.
Он поставил машину в открытый гараж, вошел в дом, снял пальто, снова надел его, поднялся на второй этаж, а потом по крошечной приставной лестнице — на галерею. Слуховое окно примерзло и только после надавливания плечом поддалось, захрустел лед, посыпалась снежная пыль ему за воротник. Гай выбрался на крышу и стал смотреть на скалы внизу и лодочную станцию, покрытую тяжелой шапкой снега. Перевесившись через перила, он, казалось, увидел самого себя под этой драночной кровлей, на покрытой брезентом палубе шлюпа. Неделю, нет, девять дней назад. До сих пор у него в ушах звучит странный смех Мар. Они спускались с палубы «Джулии» в кромешной темноте, ведь иллюминаторы были теперь погашены. Пробираясь по опилкам к выходу, они без конца спотыкались. Он шел совсем рядом с ней и думал, будет ли она хранить их тайну, и тайна ли это вообще, в том смысле, что все было не так и теперь уже ничего не поправишь.
— Не понимаю, как это могло случиться, — проговорила она, когда они выходили из эллинга. Первый мокрый снег падал ей на лицо, и голос ее впервые за много дней звучал спокойно. Его же больно ранила такая откровенность. — Это, конечно, из-за Лэрри. Ты не поймешь… Я думала в тот момент о Лэрри…
— Считай, что виноват я, если хочешь. Я уже говорил, что только хотел ударить тебя по щеке.
— Ну что ж, было — и прошло.
— Видишь ли, это началось уже давно. Я просто сам не знал.
— Гай… — Она была рядом, и в то же время далеко отсюда, а ему не давала покоя мысль, что не будь этой ночи, все бы в конце концов образовалось, и она бы не протягивала вот так руку, говоря: — Мне бы не хотелось, чтобы ты оправдывался. Думай, что хочешь, и оставим это. — Снег таял у нее на губах, она не слизывала его по обыкновению кончиком розового языка. Выдернув руку, сказала: — До свидания, Гай, — и зашагала прочь. А снег все падал, постепенно превращаясь в дождь.
Он еще сильнее наклонился вперед, опершись на перила, и сказал самому себе: «Я должен был это предвидеть», — потом посмотрел на скалы внизу и вспомнил, что было двадцать восемь лет назад — другой человек стоял здесь, на этом месте, на этой галерее. Он видел его издали — из укромного местечка в дюнах. Человек был очень похож на Чарли Чаплина и…
Он отошел от перил. Он дрожал, вспоминая, что было двадцать восемь лет назад — девять дней назад, — а может, он просто замерз. Гай быстро спустился в теплую гостиную. Но дрожь не унималась. Зазвонил телефон.
Это была Маргрет. Она говорила, всхлипывая. Что-то насчет Сэма. Он сильно напился после обеда. Обвинил ее в том, что она недостаточно внимательна к Лэрри, что не любит его. И все из-за того, что она старается держать себя в руках. Она пыталась его успокоить. Но он продолжал оскорблять ее. Даже угрожал.
— Он, правда, угрожал мне.
— Где он сейчас? — спросил Гай.
— Ушел на завод, а у миссис О’Хара сегодня выходной. Слава богу, что она этого не слышала, и… я не знаю… я одна во всем доме… да еще Питер кричит, как сумасшедший… И Сэм тут наговорил… про твоего отца…
— Он ненавидел моего отца.
— Нет, не то. Какие-то жуткие выдумки о том, как умер твой отец и почему…
— Это не выдумки, Мар. Это правда.
— Гай… Гай…
— Это случилось давно, а сейчас мы говорим о тебе.
— Я боюсь, Гай… Сама не знаю почему. С тех пор, как я вернулась из больницы и увидела его пьяным, — я боюсь.
— Ложись спать. Постарайся уснуть.
— Может, ты приедешь и побудешь здесь, пока не вернется Сэм? К тому времени он протрезвеет. Будет страшно раскаиваться и…
— Мар… я не могу приехать.
— Я подумала, что мы могли бы сыграть, например, в шахматы. Ты ведь играешь в шахматы?
— Да, но приехать я не могу.
— Почему? Я боюсь, Гай, мне очень плохо…
— Я не могу приехать! — крикнул он, резко повесил трубку, сел и стал гладить Цезаря, думая о том, как грубо он разговаривал с Мар. Это жестоко с его стороны. Ей нужна помощь, а он не в состоянии помочь. Ни Сэма, ни миссис О’Хара нет дома, он чувствовал, что случится с ним, когда он увидит ее, услышит ее голос и заглянет в бездну ее черных глаз.