Одно поразило Сибирякова внутри, едва он приступил к внутреннему ремонту: выведенный чем-то красным, более всего напоминающем кровь, рисунок на полу спальни. Рисунок был жутким, дальше некуда. Круглое, надутое лицо с огромными глазами навыкате — дьявол, да и только! Наверное, за бывшими жильцами дома водились какие-то грешки, предположил Михал Михалыч Сибиряков, тщательно затирая рисуночное послание. При этом он даже не обратил внимание на установленную в комнате клетку, в которой явно должны были содержать живое существо, просто демонтировал ее, когда дошли руки. Михал Михалыч навидался ужасов за свою жизнь, чтобы его можно было напугать всеми этими необычностями. И ужасы навсегда останутся с ним: Сибиряков носил в своем теле десять осколков зенитного снаряда, которые после войны врачи не стали извлекать, боясь задеть нервы.
14.
Спустя месяц хозяин дома начал рыть яму для колодца. Покуда возможно, решил справляться в одиночку, выбрасывая землю лопатой, впоследствии планируя привлечь соседей для извлечения земли ведрами на веревке. Михал Михалыч был занят делом уже второй час, когда что-то, чего он не замечал раньше, вдруг привлекло его внимание. Сибиряков вскинул голову и непроизвольно вздрогнул.
Его новый дом оставался по-прежнему крайним в деревне, дальше за редким, наспех сколоченным, зияющим прорехами забором тянулся покатый склон, вдали упирающийся в пашню. Михал Михалычу показалось, что в одну из дыр в заборе он мельком разглядел медведя. Он пригляделся и увидел куст. Он сразу успокоился, поняв ошибку. Никакой это не медведь, норовящий подкрасться и чего-нибудь стибрить, это всего-навсего дурацкий куст! Вдали, метрах в 50. Или в ста. Михал Михалыч отстегнул пару-тройку ругательств, вытер пот со лба и приналег на лопату.
Через минуту он с удивлением заметил, что работа застопорилась на одном месте и совсем не продвигается вперед. А причина самая простая: полное бездействие самого Михал Михалыча Сибирякова. Оказывается, он и не копал все это время — таращился на куст! Черт, и чего только не бывает! Ну, куст и куст, чего еще? Что ему сейчас следует сделать, так это взяться за лопату покрепче…
Еще через секунду Михал Михалыч медленно шел в сторону куста.
Он приблизился, обошел вокруг растения, осматривая его со всех сторон. Обычный куст, каких много. Дался он ему! Можжевельник, кажись. Или смородина. В баню, он не разбирается в этих дикоросах! Намереваясь ухватиться за ближайшую ветку, Михал Михалыч протянул руку. Ему оставалось сжать пальцы, чтобы убедиться, что куст — всего лишь куст, когда он внезапно одернул ладонь и скривился от боли. Почему-то вдруг заныли все его осколки, подаренные телу на память фашистами, с заводской припиской. Все разом! Такого с ним еще не бывало; обычно хором эти гады не поют, а только отдельными репликами. Михал Михалычу Сибирякову только и оставалось, что плюнуть с досады и вернуться в дом, где вздремнуть полчасика для восстановления сил и организма.
Через час Михал Михалыч, найдя в себе достаточно энергии и решимости, вернулся к прерванному занятию и плавно вдавил ногой лезвие в землю. Заканчивался слой мягкого чернозема, когда лезвие не встречает ни малейшего сопротивления, даже не скрежещет о случайный голыш. Вскоре начался глиняный пласт, и копать стало значительно сложнее. Пот застил Сибирякову глаза, ноги дрожали от усталости, мышцы ходили валунами. Нажим, поддев, отвал. Нажим, поддев отвал. В таком монотонном духе Сибиряков проработал еще час.
Внезапно лезвие лопаты во что-то уперлось. Что-то жестче, чем глина, но не настолько, чтобы быть камнем или… крышкой гроба. В нужные минуты Михал Михалыч умел призвать аккуратность, что он и сделал сейчас, принявшись осторожно разгребать глину. Еще минута, и он наклонился. Неясный отсверк на дне ямы. Сибиряков руками расчистил предмет. Какое-то время разглядывал его, стоя в яме на солнцепеке и слегка наклонив голову, от чего пот со лба стекал по его правой щеке. Потом выбрался из ямы и неторопливо зашагал к дому председателя.
15.
Местных не подпускали. Из Уфы прибыла специальная команда для продолжения раскопок, начатых Михал Михалычем Сибиряковым. Эти, в противоположность некогда снующим здесь «землистым» личностям, не отличались партийным молчанием и за рюмку-другую самогону охотно шли навстречу беседе. Место раскопок обнесли заградительным забором, не чета дырявой изгороди Сибирякова, а на ворота пришпандорили очевидную для каждого зеваки табличку «Проход воспрещен». Но какие-то крохи информации все равно просачивались за забор каждодневно, ведь никакая особая секретность на работы не налагалась.