— Но чем?
— Речь пойдет о Лоретаге.
Быть может, я ждал нечто подобного, но постарался напустить на себя глупый вид.
— Это та штука, похожая на желе?
— Да. На деле это огромный примитивный организм. Лоретаг — самое злобное существо на Кутгаре, он стремится поглотить всю планету. Он умерщвляет и растворяет в себе любое живое существо, попавшее в пределы его досягаемости. Мало того, он постепенно завоевывает поверхность Кутгара, пожирая плато и равнины. МЫ боремся с ним, но Лоретаг очень могуч и коварен. Он делает вид, что уступает, а затем возобновляет свое нападение.
— Действительно, премерзкая штука, — пробормотал я, пытаясь понять, куда клонят МЫ. Лоретаг был мне мало симпатичен, но он не сожрал меня, хотя и пытался это сделать, зато МЫ могли покончить со мной в любое мгновение. У меня не было оснований считать Лоретаг своим врагом, а МЫ — друзьями. От Лоретата исходила могучая сила, быть может, злобная, но это была пассивная, словно отчаявшаяся злоба, в то время как твари и созданные МЫ вихри источали злобу активную, яростную. Все было не так просто, как пытались представить МЫ.
Пока я размышлял, голос продолжал рассказ про Лоретаг. Он вошел в раж, и в нем все чаще мелькали азартные, чисто человеческие нотки.
— МЫ много раз пытались уничтожить Лоретаг. Когда он был еще слаб, МЫ разрушали его с помощью агрессивных бактерий. Но он устоял. Тогда МЫ направили против Лоретага вихри, но и те оказались не в состоянии справиться с ним. Лоретаг окреп и перешел в наступление. С тех пор МЫ уже не в силах бороться с ним на равных. МЫ обороняемся, а он наступает, становясь все сильнее и сильнее. Если бы не дарда, Лоретаг уже сожрал бы нашу планету.
Здесь следует сделать небольшое отступление. У цивилизации МЫ было немало сильных сторон, но наибольшее мое уважение вызывала дарда. Я не встречал прежде аналогов подобного явления и потому затрудняюсь дать ему более или менее ясное определение на языке людей. Дарда представляла собой нечто вроде гигантского силового и поля, образованного коллективной волей МЫ. Каждое существо сливало свой крохотный волевой импульс с волей собратьев, и образовывалась невероятно могучая сила, способная к воздействию в самых разных сферах. Дарда могла использоваться на материальном уровне в качестве силовых волн. Ею можно было действовать на подсознание, как сделали МЫ, когда пленили меня. Из дарда можно было слепить любое энергетическое поле.
Дарда была универсальным оружием. Она охраняла МЫ — вместе и по отдельности. Вздумай я, к примеру, попытаться умертвить одно из МЫ, мне пришлось бы сломить сопротивление всех прочих, объединенных дарда. А это было примерно равносильно тому, чтобы передвинуть горный пик.
В голосе начинали звучать почти трагические нотки.
— Лоретаг уже сожрал шесть секторов и начинает угрожать сектору, который занимаем МЫ. Если его не остановить, цивилизация рухнет!
— М-да. — Я вздохнул. — Чем я могу помочь МЫ?
— Интеллектом МЫ разработана вакцина против Лоретага. Ее состав слишком сложен, крыса, и я не стану утомлять твой примитивный мозг.
— Конечно, конечно…
— Для того, чтобы поразить Лоретаг, мы должны внести в него эту вакцину.
— Вы желаете, чтобы это сделал я?
— Да.
— Нет ничего проще.
Голос обрадовался.
— Отлично! Да, МЫ не успели сказать крысе, что вакцина действенна только в том случае, если она будет помещена в организме мыслящего живого существа… — Это было сказано так, как бы между прочим. — Ты малоценный в интеллектуальном смысле объект. Поэтому МЫ решили, что будет наиболее целесообразно пожертвовать именно тобой, а не кем-то из МЫ. К тому же ты не вызовешь у Лоретага подозрений. Ты согласен, крыса?
Мне было трудно произнести это слово, но я выдавил его.
— Да.
А что еще, скажите на милость, оставалось делать несчастной крысе, за чьей спиной стояли четыре охранника?
Глава шестая
Труднее всего было изображать покорность. Но МЫ были столь убеждены в моем интеллектуальном ничтожестве, что ни на мгновение не заподозрили меня в лицемерии. Однако понимая, что инстинкт самосохранения присущ даже крысе, МЫ приставили ко мне Охранников. Этим все и ограничилось. В ожидании назначенного часа мне было позволено вести прежний образ жизни. Правда, теперь за мной следили более тщательно. Но это вряд ли можно было назвать предосторожностью, скорей, это была видимость ее. Подозреваю, МЫ даже не допускали возможность того, что осчастливленная общением с МЫ крыса окажется столь неблагодарной, что попытается бежать. Однако случилось так, что я оказался страшно неблагодарным.
Удрать было сложно. Ведь за мной неотступно следовали четыре Охранника с их терте, а кроме того, в каждой пещере находилось предостаточное количество МЫ, способных в любой миг пустить в ход дарда. Напялив на лицо безразличную маску, я размышлял над тем, как избежать смерти. Идеальным выходом было б завладеть генератором и попытаться диктовать МЫ свои условия под угрозой уничтожения энергетической системы. Но у этого плана было немало слабых сторон. МЫ, вне сомнения, располагали резервными запасами энергии, а кроме того, я понятия не имел, как противостоять дарда. Другим способом избежать смерти было бегство. Но для этого следовало иметь представление по крайней мере о двух вещах — как бежать и куда. Я не знал, как выйти из города МЫ, а выйдя, не знал, в какую сторону направиться. И все же я решил попытаться — недостойно для человека безропотно идти на заклание.
Проблема разрешилась самым простым способом; я не предполагал, что он окажется столь простым. Воспользовавшись нерасторопностью Охранников, я разрушил прозрачную перегородку в галерее. Я прыгнул на нее словно бешеный тигр, перегородка оказалась слишком хлипкой и развалилась на множество осколков. Я ожидал встретить более упорное сопротивление, а потому, не удержавшись на ногах, шлепнулся на землю. Земля была жесткой и пахла смертью. Не дожидаясь, когда охранники опомнятся, я вскочил на ноги и бросился бежать. Чему-чему, а моему опыту побегов из тюрем можно было поучиться.
Я ушел в пустыню, надеясь сам не зная на что. Ведь лишенный сверхсути, без еды и питья, в окружении агрессивных тварей человек был обречен на неминуемую смерть. Это был шаг отчаяния, немного глупый, бессмысленно вызывающий. Но я не мог поступить иначе. Человек, настоящий человек, предпочтет скорую смерть, но при условии, что это будет смерть осмысленной свободы выбора, нежели ожидание смерти, поставленной в зависимость от прихоти палача. Умереть ради чего-то, пусть ради последнего крика я, но не будучи возведенну на плаху подобно тому, как приводят на бойню быков. Я жаждал смерти из paзряда тех, когда бросаются на меч, не желая дожидаться милосердного взмаха секиры. Смерть из гордости и чучь-чуть от отчаяния. Эта смерть смахивает на самоубийство, но самоубийство порой есть выход.
Тема самоубийства чрезвычайно занимательна для человеческого разума. Для зрентшианца немыслимо думать о подобном. Он не в состоянии не только умертвить себя, но даже причинить какой-либо вред. Абсолютный инстинкт самосохранения. Потому-то зрентшианцы и истребляют других. Человек совсем иное дело. Для него смерть от собственной руки нечто вроде сладкой конфетки, оставленной про запас. Он млеет от экстаза в предвкушении этой смерти. И он убивает себя, убивает по-разному. Один вгоняет пулю в грудь, запутавшись в любовной интрижке, второй лезет в петлю из ненависти к непринявшему его миру, третий бросается с крыши в порыве необъяснимой тоски. Но чаще всего убивает скука. Тупая и неодолимая. Это она нажимает на спусковой крючок. И не требуется иных поводов. Приходит скука, и старик Хэм сует в рот ствол ружья…
Как человек, я всегда понимал самоубийц. Как человек, никогда не принимал. Это слишком легко — свести счеты с жизнью, когда тебе паршиво. Это удел слабых, тех, кто не вправе именовать себя человеком. Чего проще, убедив себя в том, что жизнь не мила, свести с нею счеты. Но попробуй отказаться от нее, когда она прекрасна. Не уподобляясь Фаусту, пресыщенно и скучая, не уподобляясь философу-эллину — как вызов судьбе и старости, как прыжок в неведомое, как разрушение течения бытия тайной смерти. И уж совсем не в духе индийских факиров, для которых земное бытие есть лишь оборотная сторона небытия. Это гордыня — и первое, и второе, и третье. В ней суетность человеческого духа. Суетность мелкая и в чем-то низменная. Фаусту не следовало произносить роковые слова лишь потому, что он не получил от жизни того, что ждал. Он должен был бы выкрикнуть их, если б нашел, исполняя свой договор с Мефистофелем. Вот тогда бы это был поступок! Тогда уход из смерти превратился б из песни отчаяния в торжествующий крик победителя над смертью.