- А что потом?
- Я лежал там, где упал, и обоими руками захватил полные пригоршни травы, вырвал ее и бросил себе на спину.
- Потом ты встал?
- Нет, я зарыл лицо в траву и кричал, долго, прижав рот к земле; а потом я сел и долго сидел, не сходя с места.
- Ты думал о чем-то? - спросил Философ.
- Нет, я ни о чем не думал и ничего не делал.
- А зачем ты занимался всем этим? - спросил Философ.
- Да низачем. Просто так, - ответил мальчик.
- Вот, - сказал Философ торжествующе, - вот отличие между старостью и молодостью. Мальчишки делают что-то просто так, а старики - нет. Стоит подумать, не становимся ли мы стариками оттого, что делаем все по какой-либо причине, а не из инстинкта?
- Не знаю, - ответил мальчик; - ведь все состаривается. Вы, сэр, идете издалека?
- Я скажу тебе, - ответил Философ, - если ты назовешь мне свое имя.
- Мое имя - МакКушин(19), - сказал мальчик.
- Этой ночью, - сказал Философ, - когда я выходил из обители Ангуса О'га в Пещерах Спящих Эринн, мне было велено сказать человеку по имени МакКушин, что у Ангуса О'га и его супруги Кэйтилин родится сын, и что Спящие Эринн повернулись на своих ложах.
Мальчик пристально посмотрел на Философа.
- Я знаю, - сказал он, - зачем Ангус О'г послал мне эту весть. Он хочет, чтобы я сочинил для народа Эринн стихи, и когда Спящие проснутся, они встретили бы друзей.
- Спящие уже проснулись, - сказал Философ. - Они вокруг нас повсюду. Они ходят между нами, но забыли свои имена и смысл своих имен. Ты должен назвать им их имена и род, потому что я старик, и мое дело уже сделано.
- Когда-нибудь я напишу эти стихи, - сказал мальчик, - и все ахнут, услышав их.
- Господь с тобой, сынок, - сказал Философ. Он обнял мальчика и продолжил свой путь.
Через полчаса нетрудной дороги он вышел на место, откуда далеко внизу увидел сосны Койлле Дорака. Мглистый вечер опустился на мир прежде, чем он добрался до леса, а когда он вошел в маленький домик, стало уже совсем темно.
Тощая Женщина с Инис-Маграта встретила мужа, и собиралась уже хорошенько отчитать его за долгое отсутствие, но Философ поцеловал ее с такой непривычной нежностью и заговорил с ней так ласково, что сперва изумление лишило ее дара речи, а потом восторг вернул ей речь, причем такой, какой она давно уже не бывала.
- Жена, - сказал Философ, - не сказать словами, как я рад снова увидеть твое милое личико!
Тощая Женщина сперва не нашлась, что ответить на это приветствие, однако с невероятной скоростью поставила на стол горшок супа, начала печь пирог и постаралась поджарить картошки. Потом она заплакала в голос и заявила, что во всем мире нет равного ее мужу по доброте и сердечности, и что сама она - грешница, недостойная благосклонности богов и такого супруга.
Но когда Философ обнял Шеймаса и Бригид Бег, дверь вдруг с грохотом распахнулась, в маленькую комнатку ввалились четверо полицейских, а после минутного оцепенения удалились снова, уводя с собой Философа, который должен был предстать перед судом по обвинению в убийстве.
КНИГА V
Полицейские
Глава XIV
Пройдя немного по дороге, полицейские остановились. Ночь настала еще до того, как они захватили своего пленника, и теперь, в сгущавшейся темноте, им было не по себе. Прежде всего, они знали, что дело, которое они делали, не очень-то подобает человеку, как бы оно ни выглядело для полицейского. Арест преступника может быть оправдан определенными доводами, такими, как здоровье общества и охрана собственности, но никто ни при каких обстоятельствах не хотел бы вести в тюрьму мудреца. Помимо того, их тревожило то, что они находятся в самом сердце многонаселенной эльфийской страны, и что стихийные воинства, может быть, уже выстроились вокруг них, готовые обрушить на них жуть сражения или еще более жуткое - свою насмешку. Путь, что вел к полицейскому участку, был долог и вился длинными аллеями между деревьев, которые кое-где разрослись над дорогой так обильно, что даже свет полной луны не мог пробраться сквозь их ветви в густую черноту. При свете дня эти люди арестовали бы хоть архангела и, если бы пришлось, оглоушили его дубинками, но ночью тысячи страхов охватили их, и тысячи шорохов со всех сторон заставляли их вздрагивать.
Двое держали Философа с обеих сторон, а другие двое шли один впереди, другой - сзади. Именно в таком порядке они следовали, когда в слабом свете увидели, что дорога прямо перед ними уходит в одни из тех зарослей, о которых уже было сказано. Подойдя к ней, они невольно остановились; тот, что шел первым, - молчаливый и злой сержант - в гневе обернулся к остальным:
- Ну, вперед же! - сказал он. - Какого черта вы ждете? - И шагнул в черноту.
- Держите этого типа хорошенько, - сказал тот, что шел сзади.
- Да ладно тебе, - ответил ему тот, что справа. - Отлично мы его держим, да и староват он для шуток.
- Ну, да вы там все равно держите его покрепче, потому как если он у вас выскользнет здесь, то тут же сгинет в кустах, как мышь. Эти старички - скользкая публика. Смотри, дед, - сказал он Философу, - попробуешь бежать от нас, огрею дубинкой по затылку - имей в виду!
Они прошли всего несколько шагов, как вдруг топот торопливых ног снова остановил их, и сержант тотчас же вернулся назад. Он разозлился:
- Вы собираетесь проторчать здесь всю ночь, или что вы там себе думаете? - сказал он.
- Да будет вам, - ответил ему тот, другой. - Мы тут просто разбирались с дедушкой, чтобы он не вздумал ускользнуть в темноте.
- По-вашему, он подумывает дать деру? - спросил сержант. - Вынь дубинку, Шон, и если он хоть повернет голову, бей его по башке.
- Слушаюсь, - ответил Шон и вынул свой жезл.
Философ несколько замешался от неожиданности всех этих происшествий, и скорость, с которой его заставляли двигаться, не давала ему ни задуматься, ни сказать что-либо; но во время этой краткой остановки его разметавшиеся мысли начали приходить в порядок. Сперва он был поражен насилием и тем, что четверо людей постоянно бегают вокруг него, говорят все разом и каждый тянет его в свою сторону; Философу показалось, что его окружила большая толпа народу, а он никак не мог понять, чего же им надо. Спустя некоторое время он обнаружил, что людей всего четверо, а по их разговорам понял, что арестован по обвинению в убийстве - и это ввергло его в изумление еще более глубокое, чем прежде. Он совершенно не мог понять, почему его арестовали за убийство в то время, как он никогда не совершал его; и это возмутило его.
- Я не ступлю ни шагу, - произнес он, - пока вы не скажете мне, куда вы меня ведете и в чем обвиняете меня.
- Расскажи-ка, - ответил сержант, - чем ты убил их? Ведь это же уму непостижимо, как они погибли, - без единого следа на теле; хоть бы зуб был сломан!
- О ком вы говорите? - спросил Философ.
- Какие мы невинные! - отвечал сержант. - О ком же еще, как не о мужчине и женщине, которые жили с тобой в том домишке?! Яду ты им дал, или что? Возьми блокнот, Шон.
- С ума вы сошли! - сказал Шон. - Как же я буду писать в такой темноте, да тем более, что у меня нет карандаша, не то что блокнота?
- Ну ладно, запишем все в участке, а он пускай рассказывает, пока мы идем.
Вперед, потому что тут не самое лучшее место для разговоров.
Они зашагали снова, и через мгновение темнота поглотила их. Пройдя совсем немного, они услышали впереди странный звук, похожий на сопение какого-то огромного животного, а также что-то вроде храпа, и остановились снова.
- Там впереди что-то непонятное, - сказал один из полицейских тихо.
- Эх, будь у меня хотя бы спичка! - отозвался другой.
Сержант тоже остановился.
- Отойдите к обочине дорогие, - сказал он, - и держите дубинки перед собой.
Держи крепко этого типа, Шон.
- Слушаюсь. - ответил Шон.
Потом один из полицейских нашел у себя в кармане несколько спичек и добыл огня; ветра не было, поэтому огонь горел достаточно ровно, и все полицейские уставились вперед.
Посреди дороги лежала большая черная ломовая лошадь и чутко спала; когда вспыхнул свет, она вскочила на ноги и в панике с грохотом ускакала.