Тем временем солнце уже давно закатилось, и над землей клонился сизый вечер, скрывая горные вершины и окутывая тенью кусты и поросли вереска.
— Я знаю тут неподалеку место, где можно заночевать, — сказала женщина, — а там за поворотом есть маленький шибин, где мы найдем все, что нам нужно.
По комаде «Тпру!» осел остановился, и один из мужчин снял с него упряжь.
Распряженному ослу он дал пару пинков:
— Вали отсюда, старый черт, поищи себе чего-нибудь пожрать, проревел он.
Осел отошел на несколько шагов и поискал вокруг себя, пока не нашел кое-какую траву. Он поел ее, а наевшись, вернулся и лег под стеной. Долгое время он лежал, глядя в одну сторону, а потом, наконец, опустил голову и отошел ко сну. Во сне он держал одно ухо вверх, а другое вниз, и каждые двадцать минут опускал одно ухо, а другое поднимал, и так всю ночь. Если бы ему было что терять, было бы понятно, зачем он так бережется; но у осла не было ничего ровным счетом, кроме собственной шкуры и костей, а на них не позарился бы никто.
Один из мужчин вынул из телеги длинную бутылку и пошел с нею дальше по дороге.
Другой взял жестяное ведро, повсюду пробитое дырочками, сунул в него несколько сучьев и кусков торфа, и через несколько минут развел в нем неплохой огонь. На него поставили кипятиться котелок с водой, и женщина нарезала большой кусок ветчины и сложила его в котел. У нее в телеге нашлось восемь яиц, лепешка хлеба, немного холодной вареной картошки, и она, расстелив свой передник на земле, стала накрывать на стол.
Тут другой мужчина вернулся по дороге с бутылкой, полной портера, и поставил ее в безопасное место. Потом они сняли все с телеги и приперли ее к стене. Они поставили телегу набок и подтащили ее к огню, а сами сели под телегу и поужинали. Покончив с ужином, они закурили трубки, и женщина тоже разожгла себе трубку. Достали бутылку портера и стали передавать ее по кругу, курить трубки и разговаривать.
Луны в ту ночь не было, и не было звезд, поэтому за костром простиралась непроглядная тьма, в которую не хотелось смотреть, такая она была холодная и пустая. Разговаривая, все они смотрели в огонь или на дым, вившийся из трубок клубами и завитушками, исчезая внезапно, как молния.
— Интересно, — сказал первый мужчина, — с чего это тебе в голову взбрело выйти замуж за него, а не за меня или вот за моего товарища? Ведь мы молодые, крепкие парни, а он уже старик, Господь ему помоги!
— Вот именно, — добавил второй мужчина, — он стар, как барсук, кожа да кости.
— Вы имеете право спросить об этом, — ответила женщина, — и я расскажу вам, почему я не вышла замуж ни за одного из вас. Вы — лишь пара лудильщиков, что вечно переходят с места на место, и ничего не смыслите в тонких материях; а он шел по дороге в поисках бог весть каких высоких приключений, а за такого человека женщина всегда мечтает выйти, будь он хоть вдвое старше. Кто из вас двоих может средь бела дня отправиться искать бога, не раздумывая ни о том, что может случиться с вами, ни о том, в какую сторону идти?
— Я вот что думаю, — сказал второй мужчина. — Если оставить богов в покое, и они тебя оставят в покое. Они сами прекрасно справятся с тем, что им нужно, и что за нужда таким людям, как мы, вмешиваться и встревать в их высокие дела?
— Я всю дорогу думала, что ты недалекий человек, — сказала женщина, — а теперь я это знаю. — Женщина повернулась к Философу. — Разувайся, господин хороший, так ты лучше отдохнешь, а я устрою для тебя удобную постель в телеге.
Чтобы снять ботинки, Философу пришлось встать, потому что под телегой места было маловато. Он сделал шаг назад от огня и снял ботинки. Он видел, как женщина расстилает мешки и одежду, а мужчины молча курят и передают друг другу большую бутылку. Потом, в одних носках, на цыпочках он отошел от огня еще чуть дальше и, поглядев напоследок назад, повернулся и тихо пошел в темноту. Через несколько минут он услышал за собой крик, потом много крика, потом крики перешли в огорченный ропот голосов, а потом Философ остался один в самой темной темноте, какую только встречал в своей жизни.
Он надел ботинки и пошел дальше. Где дорога, он не имел ни малейшего представления, и то и дело спотыкался о вереск или колючий дрок. Земля была очень неровной, с неожиданными горками и глубокими канавами; то и дело попадались мокрые бочажины, и в эти холодные ямы он проваливался по лодыжки. Ни земли, ни неба больше не было, а была только черная пустота, слабый ветер да оглушительная тишина, которая, казалось, прислушивалась к его шагам. В любое мгновение из этой тишины мог раздаться громоподобный хохот, и вдруг оборваться, а Философ стоял бы, побледнев, в слепой пустоте.