— Ты уже здесь, гнида затерялся? — грубо спросил он пиита. — Али думал не найду тебя?
Тредиаковский поднялся со своего стула и спросил:
— Вы сие ко мне говорить изволите, сударь?
— К тебе, гнида, к тебе. Тебе передали мой приказ явиться ко мне?
— Передали, но вы сударь, не мое начальство, и ваши приказы для меня ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской я писать не стану. Мой талант не для подобного писания. У меня высокий штить, сударь!
— А про меня пасквили мерзостные ты писать способен?! — Волынский вдруг замахнулся тростью и ударил пиита по плечу. — Вот тебе за то награда! Вот! Вот!
Удары посыпались на Тредиаковского градом.
— Ты станешь писать то, что я прикажу тебе писать! Станешь! Станешь!
Все были удивлены поведением кабинет-министра. Этого никто из посетителей приемной Бирона не ожидал. Нанести побои кому-то в покоях герцога Курляндского — значило оскорбить самого герцога.
В разгар расправы над пиитом, в приемной появился Пьетро Мира. Он увидел, как Волынский избивает кого-то, и схватил его за руку. Тот почувствовал железные пальцы на своем запястье.
— Кто посмел? — зарычал Волынский.
— Вы слишком увлеклись, сударь, — по-русски ответил Мира и отпустил руку кабинет-министра. — Это приемная светлевшего герцога Бирона, обер-камергера двора ея императорского величества.
— Я кабинет-министр!
— И это дает вам право на бесчинство? — совершенно спокойно спросил Пьетро.
— А ты как смеешь, шут, учить меня приличиям? Много возомнил о себе? Али по палке соскучился?
— Меня, сударь, палки не берут. Я на палки могу статью ответить. А сталь не переварит ваш сиятельный желудок! Так что не грозите мне, сударь. А за бесчинство свое вы перед его светлостью герцогом ответите.
Волынский не осмелился ударить шута. Педрилло вызывал страх у многих. На него поднять руку мог лишь тот, кто не знал кто он такой. Как было в случае с поручиком Булгаковым.
Кабинет-министр повернулся к Тредиаковскому и сказал строго:
— А ты чтобы сегодня же начал стихи слагать к свадьбе шутовской. То повеление государыни нашей. Али ты и государыню императрицу ни во что не ставишь? Так я как на доклад попаду, скажу ея величеству, что господин Тредиаковский не желает ея приказ выполнить. Слишком он великий пиит, для стихов тех.
— Я приказ государыни завсегда выполнить готов, — сказал Тредиакосвкий, поняв, что Волынский зовет его на "скользкую почву" с приказом императрицы связанной…
Вскоре в свои покои, когда все просители оттуда разошлись, вернулся герцог Бирон. Ему уже рассказали о драке учиненной здесь Волынским.
Эрнест Иоганн был возмущен проступком кабинет-министра. Это был вызов лично ему. И вызов громкий похожий на оплеуху….
Год 1739, ноябрь, 14 дня. Санкт-Петербург. Во дворце. Волынский у императрицы.
Артемий Петрович Волынский понял, что погорячился, бросив вызов самому Бирону. Рано еще было выступать против герцога. Рано. Стоило еще подождать и укрепиться при дворе. Но что сделано, то сделано.
И теперь ему первому стоило донести обо всем государыне, пока враги не подали свою версию событий.
Анна приняла кабинет-министра сразу и спросила, как идут приготовления.
— Все в порядке, ваше величество. Ваш приказ выполняется, и все верные подданные стараются дабы волю государыни выполнить. Вот только пиит Васька Тредиаковский не сразу согласился вирши на свадьбу шутов писать. Ниже его заслуги сие поручение.
— Что? Как это ниже заслуг? Он что мой приказ осмеливается осуждать? — спросила Анна.
— Не прямо, государыня. Хитер Васька-то. Я за ним уже сколь раз посылал. Мол, государыне стихи надобны. А он и носу не кажет. И решил я сам до него пойти. И застал его в приемной у светлейшего герцога Бирона. Но он там предерзко мне ответил, что я, де, не его начальство, и мои приказы для него ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской он писать не станет.
— Вот негодяй! Али мои милости для него ничто? Мои указы ничто? Арестовать мерзавца!
— Матушка-государыня, я Тредиаковского уже наказал. Палкой его отходил как надобно. И стихи он станет слагать, а арестовывать его не надобно. Окромя него кто стихи сложит?
— Али один пиит в империи моей? — спросила Анна. — Можно и Якобу Штелину то поручить.
— Но Штелин немец, ваше величество, так как Тредиаковский не напишет русским языком.
— Ладно! Не нужно арестовывать пиита. Путь пишет стихи. Но ежели еще про его строптивость что услышу — не помилую!
— Однако, матушка государыня, я того пиитишку в покоях герцога побил палкой. И оттого его светлость Бирон может жаловаться на меня.