Если бы немецкая партия при дворе была едина и сплочена! Тогда можно было бы перейти к более решительным действиям. Но Остерман и Миних враги Бирону. Только и думают, как сожрать один другого. Дураки! А еще называют себя умными и просвещенными немцами.
Принцесса Анна Леопольдовна также дура набитая. Требует вызвать в Петербург своего любовника графа Линара. Большей ей ничего не надобно. Она слишком ленива дабы править государством. Ей было лень даже причесаться по утрам и одеться. Служанок с юбками, платьями и чулками она гнала прочь и требовала вина и закусок разных, которые поглощала совместно со своей подругой. Она иногда до вечера шаталась по своим покоям в халате.
Покойная императрица была права. Она предвидела все это. Либман тяжело вздохнул.
— Вам стоит продолжать делать то, что вы делали, господа, — сказал банкир Кульковскому и Мире.
— Но я бы хотел заняться…., - начал Мира.
— Нет, Пьетро, — прервал его Либман. — Пока ты станешь делать то, что я говорю. А ты, Кульковский, говорят, продал свой дом в Петербурге?
— Да, — согласился Кульковский. — Может быть, скоро придет такое время, когда мне лучше быть подалее от Петербурга. Ведь все шуты нашей кувыр коллегии разбегаются. Вчера уехали Квасник с Бужениновой. И как уехали. С шиком. В собственной карете с гербами. В паспортах у них имена князя и княгини Голицыных. В Москву поехали. Говорят Буженинова даже имение присмотрела в Подмосковье. Станут жить барами. Балакирев также уехал. Юшкова в Москву подалась. И также в собственной карете и со слугами. Богатая барыня.
— Я тебя не осуждаю, Кульковский. Может быть, и мне скоро придется вернуться в Митаву.
— Если дадут, — проговорил Кульковский.
— Я всегда сумею уехать. Я ведь не герцог и не граф. Я банкир и у меня связи по всей Европе. И при любом государе меня отпустят из России. Тронуть финансиста дело не простое. Его легче отпустить восвояси….
Год 1740, октябрь, 22 дня. Санкт-Петербург. В доме у Елизаветы Петровны.
Цесаревна Елизавета Петровна была уже не та, что десять лет назад. Уже тогда она могла получить корону государства Российского, если бы захотела. Но ей лень было бороться за власть, и она гуляла со своими любовниками не приближаясь к власти.
Елизавета сумела понять за десятилетие царствования Анны Ивановны, что самое её рождение не позволит ей остаться в стороне от дел престольных. Почтенная тетушка Анна весьма желала упечь её в монастырь. А чего ждать от Анны Леопольдовны и от Бирона? Рано или поздно они примутся за неё, ибо видят в ней угрозу. Она дочь Петра Великого и сим все сказано!
Жано Листок требовал быстрых действий и постоянно торопил принцессу.
— Ваше высочество, вы уже упустили время однажды. Не повторяйте ошибок.
— И что ты советуешь? — Елизавета посмотрела на своего медика.
— Вам надобно на трон российский садиться. Вот что я вас скажу! Чего время тянуть? А то не дай бог поздно будет.
— Нет, — вскричал Петр Шувалов. — Пока действовать рано. Немцы сильны при дворе. И Бирон все-таки регент по слову умершей государыни. Гвардия бурлит, но к перевороту она не готова. Рисковать нельзя.
— Сама о том знаю, — сказала Елизавета. — А ты, Жано, не торопись. Еще рано начинать. Пусть немцы между собой грызуться. Им пока не до нас. Пусть Остерман сам Бирона сбросит. Нам то на руку.
— Все вы разговоры опасные ведете, — проговорил Алексей Разумовский. — Про тайную канцелярию забыли?
— А ты не трясись, Алеша, — ответила ему Елизавета. — Здесь все люди мне верные. Но надобно мне еще в число моих сторонников некую персону привлечь.
— Какую, ваше высочество? — спросил Жано Листок.
— Алексея Бестужева-Рюмина….
Год 1740, октябрь, 22 дня. Санкт-Петербург. Тайная розыскных дел канцелярия.
Генерал Андрей Ушаков совершенно случайно в сей день раскрыл заговор против герцога Бирона. В пыточную его людишки притащили капитана гвардии семеновского полка Егорова Андрюшку. Тот прямо на улица облаял герцога Бирона матерно и заявил нагло, что де герцогу токмо хвосты лошадям в манеже крутить, а не править империей. Тут его сердешного по "слову и делу" и скрутили.
Ушаков велел вздернуть капитана на дыбу и палачи быстро его разоблачили и ловко просунули ноги и руки в петли. И повис сердешный говорливый гвардеец между бревнами.