Тот крепко обнял её.
— Тебя пустили ко мне? Ничего не могу понять!
— Они дали мне час. Потом я вынуждена буду покинуть тебя.
— Ты сказала они? Кто они, Мария?
— Люди Остермана. Они согласны отпустить тебя из России, но только если ты отдашь им 100 тысяч заработанные при дворе императрицы! Пьетро! У меня есть твои 12 тысяч. И мои 6 тысяч. Нам этого хватит. Отдай им деньги, что лежат в банке у Либмана. Прошу тебя!
— Отдать? — Мира засмеялся. — Это деньги, заработанные мною благодаря моему уму. Я не отдам им ни одной монеты, Мария.
— Но тогда тебя ждет каземат в Шлиссельбурге до конца твоих дней. Ты не знаешь этих русских! Им плевать на то, что ты итальянец. Да и ты подданный какого государства в Италии?
— Где я только не жил, Мария. И в Парме, и в Неаполе, и в Милане. Но слово пармского государя не слышно в Петербурге. Они даже не знают где это мелкое государство. Посол короля Неаполитанского есть в Петербурге, но какое ему дело до меня? Кто я для него? Я для всех никто. И единственное что у меня есть это деньги! И они хотят меня их лишить.
— Пьетро! — Мария заплакала. — Я не желаю, чтобы тебя убили или держали здесь. Уедем!
— Я не одам им ничего. Так что уезжай одна. Пока Арайя до тебя не добрался.
— Арайя в большой силе теперь. Он может тебе навредить. Думаешь, он тебе простит?
— А я и нуждаюсь в его прощении, Мария. Но хватит о них. У нас мало времени.
— Пьетро…
Он не дал ей больше говорить и подхватил на руки и понес к своей деревянной кровати….
Год 1740, ноябрь, 23 дня. Санкт-Петербург. Остерман и сеньор Франческо Арайя.
Андрей Иванович Остерман был человеком образованным и умным, говорил на языках разных: немецком, итальянском, французском, голландском, английском, латинском, русском. Того у него никто отнять не мог. Некогда он учился в университете Йенском, но вынужден был покинуть учение из-за дуэли.
Остерман состоял на службе русской с года 1703-го. Начал он служить еще при Петре Великом, и был отмечен государем за ум и быстро стал подниматься по лестнице служебной империи Российской. Он женился на русской женщине из знатного рода и получил от Петра титул барона, за заключение выгодного для России Ништадтского мира. Затем при Анне Ивановне был пожалован титулом графа и стал вице-канцлером.
Андрей Иванович хоть и был умен и хитер, но был жаден. Про таких говорят, что за копейку удавиться. Слухи о его жадности ходили по Москве и по Петербургу. Да и в Европе про сие знали. Деньги были слабым местом Остермана.
Сейчас он хотел заполучить деньги шута Педрилло. И был готов сделать для этого все. Мария Дорио через которую он действовал не смогла ему помочь. Шут уперся и не хотел отдавать того, что лежало в банке у Либмана. Вчера сам проклятый еврей Лейба, уже выпущенный из под ареста, нагло ухмылялся, глядя на него. Прижать его было нельзя. У него связи со всеми европейскими банками и за него просил сам посол Австрии.
Банкир заявил Остерману, что средства Пьетро Мира имеет право получить только Пьетро Мира. Ибо никаких преступлений он противу государства Российского не совершил. А что до того, что покровительствовал ему герцог Бирон, так он многим оказывал поддержку.
Остерман решил действовать через сеньора Франческо, капельмейстера придворного.
— Сеньор капельмейстер, — Остерман приветствовал сеньора Арайя. — Рад нашей встрече.
— И я рад, граф. Вы желали со мной говорить? Мне все верно передали?
— Совершенно верно, сеньор Арайя. В крепости сидит ваш враг, Пьетро Мира.
Щеки Арайя при имени его врага побледнели. Капельмейстеру было неприятно слышать имя врага.
— Я вижу, что вам неприятно говорить о сем человеке, сеньор. Но у вас есть возможность ему отомстить.
— И какая? — спросил Арайя. — Я уже донес полиции о том, что Мира и Кульковский учинили надо мной насилие.
— Но вы не сказали, что сии господа говорили ругательные слова касаемые до ея императорского высочества Анны Леопольдовны. Вы сеньор, просто пожалели сих господ. Но достойно ли то верноподданного? Вы так хорошо приняты при молодом дворе.
Арайя задумался. Ни Мира ни Кульковский ничего плохого о правительнице не сказали. Но Мира так кичился своей близостью к герцогу Бирону и так хвастал своей неуязвимостью. Он поднял на него руку, думая, что ему за сие ничего не будет. Регент всегда его защитит.
И вот его герцог в крепости. И сам он там же. Так отчего не сделать, так как советует Остерман? Пусть в тайной канцелярии узнают о плохих словах шута, даже если он их просто подумал, а не произнес.
— Вы правы, граф, — сказал он. — Я сообщу о словах шутов куда надобно. Сие оставлять без наказания нельзя.