— В том разбирательство идет, матушка, — залепетал Ушаков.
— Разбирательство с Тредиаковским? А за Лизкой цесаревной не следишь?! Так? Отчего тебе за ней следить? Может и сам думаешь в тайности, что она на престоле вместо меня сидеть достойна?!
— Да что ты, матушка-государыня! — Ушаков пал на колени.
— Встань! — приказала Анна. — Дело по "императрикс" прекратить! Всех людей по нему заарестованных освободить и каждого достойно наградить. И награду ты из своих средств, Ушаков, изыщешь. И ежели обманешь, смотри. Не помилую! Все самолично проверю!
— Все исполню, матушка.
— Отчего у тебя доносы такие процветают? Думаешь, не знаю? От того, что фискалы некие хотят награду захапать и ничего при сем не делать! Они не измену в государстве ищут, но наград для себя. И от того твою императрицу знаешь, как зовут? "Царь Иван Васильевич"! Это я то! И ты, Остерман, в том виноват! Не следишь! Не урезонил Ушакова. Ты вице-канцлер и тебе до всего должно дело быть!
Остерман покорно склонил голову.
— При Петре Великом за ложный донос казнили и доносителя. А теперь что? — продолжала бушевать императрица. — За ложные доносы награды раздают? То прекратить! С того кто "слово и дело" кричит спрашивать строго! И ежели попусту кто сие кричал или облыжно, то того казнить жестоко!
— Будет исполнено все по слову великой государыни, — ответил Ушаков.
— Враг мой Голицын! Тот самый, что кондиции богомерзкие изобрел и власть царей хотел ограничить в имении своем сидит и шипит словно змий! И про меня гадости говорит! А Тредиаковского за оду похвальную судят! Вот она справедливость в моей империи!
— Но Голицын Дмитрий Михайлович стар уже, государыня. И в Европе его знают, — вступился за старика князь Черкасский. — Стоит ли его трогать? И так помрет в скорости. А чести твоей государской, матушка, поруха в Европе.
— И ты так думаешь, Остерман?
— Да, государыня. Князь прав. Просто так арестовать князя Дмитрия Голицына… И так его родственник князь Михайла Голицын в шуты определен.
— А ты придумай, за что его арестовать. Вот посидите с Ушаковым и придумайте вместе, чтобы Европа на меня не обижалась! Такова моя воля! Я дважды повторять не стану более. Как из пустого слова дело сделать и сотни людей запытать до смерти, то вы мастера великие. А как врага моего прищучить — то, что в Европах скажут?
В 1736 году старый аристократ князь Дмитрий Михайлович Голицын был арестован и помещен к Шлиссельбургскую крепость где и умер в 1738 году. А поскольку князь этот взяток не брал, и обвинить его в том возможности не было "пришили" ему старое дело по тяжбе с князем Антиохом Кантемиром.
Дело в том, что князь Антиох был младшим сыном Молдавского господаря Дмитрия Кантемира, сбежавшего некогда к Петру I. Петр награбил его в России за верность по-царски. И стал Кантемир богатейшим помещиком.
Старший сын Дмитрия Кантемира стал зятем Дмитрия Голицына. И все имения умершего господаря Молдавии старшему достались. Антиох же был тогда обделен. Но сие произошло не потому, что князь Дмитрий своему зятю потворствовал, а потому, что существовал закон о майоратах, Петром Великим принятый. Старшему сыну все достается и дробить имение-майорат запрещалось. Однако, затем закон сей изменен был и Голицын был обвинен в пристрастности к своему зятю.
Остерман дураком не был, и приказ государыни четко исполнил….
Год 1736, март, 21 дня. Санкт-Петербург. При дворе. "Женитьба" шута Педрилло.
На следующий день Пьетро Мира прибыл во дворец в новом костюме от модного портного Шевальдье. Он в 11 часов вошел в приемный покой императрицы. Там уже собралось общество, и все посмотрели на него. Он опоздал намеренно.
— Адамка! — вскричал граф Бирен с напускной строгостью. — Как же ты посмел опоздать? Государыня про тебя уже справлялась.
Мира приблизился к государыне и низко поклонился.
— Отчего же ты опоздал, Педрилло? Али служба тебе наша не мила? — спросила Анна. — Знаешь ведь, как я не люблю, когда опаздывают.
По тону императрицы было не понятно, какое у неё настроение.
— Я сегодня не мог прийти вовремя, государыня, — снова поклонился Мира.
— А он каким франтом явился, матушка. Вишь? — Буженинова дернула Анну за рукав халата.
— А и вправду, Педрилло, с чего это? Ты как мои придворные наряжаться вздумал? Камзол и кафтан на тебе добрые.