Чувствуя себя чертовым развратником, закрываю ноутбук и ложусь спать.
Как я уже упоминал, люблю, чтобы все шло по заведенному порядку. Тщательное планирование и строгое рабочее расписание. Воскресное утро я провел у Стэнтона и Софии; на завтрак у нас был кофе с восхитительными бразильскими сырными булочками, которые она частенько готовит. Брент шутил, что лишил меня девственности в отношении свиданий и подробно пересказал, как мы вместе провели вечер без секса. Стэнтон упомянул, что у Пресли в школе будет несколько свободных дней на следующей неделе, и она приедет в гости.
В полдень я от них ушел и направился прямо в Бруксайдский дом престарелых, куда хожу каждое воскресенье. Из-за того старого брюзгливого судьи, избавившего меня пятнадцатилетнего от тюрьмы, буквально спасшего мне жизнь, вправившего мозги и заставившего поверить в себя. Потому что теперь он именно там.
Не люблю быть кому-то обязанным. Долгов у меня мало. Но те немногие, что имею, возвращаю с радостью.
– Добрый день, Джейк.
– Привет, Милдред.
– Привет, Бекер.
– Как дела, Джимми?
Очень важно поддерживать хорошие отношения с обслуживающим персоналом в любой организации, будь то больница, юридическая компания, школа или дом престарелых. Именно эти люди делают основную работу и, если что-то случается, именно они выбалтывают секреты, пока владельцы и высшее руководство занимаются устранением негативных последствий. С персоналом в Бруксайде я на короткой ноге. Отмечаюсь на стойке регистрации и здороваюсь с санитарами и медсестрами в холле. Одни толкают тележки с лекарствами в одноместные комнаты, другие везут в инвалидных креслах своих тщедушных подопечных на физиотерапию, творческие кружки или ежедневную игру в лото.
Я играл с пожилыми людьми в бинго . Для них подобная чепуха имеет очень большое значение. Они, может быть, и старые, но, если вытащишь I–22, когда надо B–6, разобьют твои коленные чашечки так же быстро, как любой подпольный букмекер, и без тени жалости.
Бруксайд – частное учреждение экстра-класса. Комнаты здесь обставлены со вкусом, в целом удобные, как в хорошем сетевом отеле. Сотрудники образованные, получают приличную зарплату, так что относятся к клиентам с должным уважением, заботой и почтением. Аналогичные места для тех, кто на государственном попечении, не имеет пенсии или семьи и сбережений, они… ну… так сказать, нет ничего хорошего в том, чтобы проводить свои золотые годы в чертовом хранилище для престарелых.
Вхожу в залитую солнцем комнату судьи. Он сидит в кожаном кресле у окна, на нем желтовато-коричневые брюки и бордовый свитер, на ногах мягкие коричневые лоферы . Густые седые волосы чистые и аккуратно причесаны.
Его зовут Аттикус Фолкнер, но для меня – судья. Он не всегда находился в таком состоянии, как сейчас. Десять лет назад Фолкнер производил неизгладимое впечатление: высокий, сильный и энергичный для своих семидесяти лет, с зелеными глазами, которые, казалось, глядят прямо в твою душу. Судья был ходячим детектором лжи с блестящим и пугающим юридическим складом ума.
Он был моим героем.
Тем, кем хотел стать я сам. Тем, кем мой родной отец никогда не являлся.
Но жизнь – та еще сволочь. Шесть лет назад у мистера Фолкнера диагностировали уже развившийся Альцгеймер. Судья успешно скрывал от всех ранние признаки болезни. Пускал в ход маленькие хитрости – использовал тайные заметки и напоминания, так что никто не мог предположить, что он не знает, какой сегодня день. Иногда из суда ходил домой пешком только потому, что забывал, где припарковал машину. Потом, спустя какое-то время, часами засиживался в кофейне, поскольку не мог вспомнить домашний адрес.
У меня тогда совсем не было времени – как раз закончил университет и нарабатывал себе репутацию. Я должен был заметить, что что-то не так, но упустил момент. И, в конце концов, когда уже не осталось иного выбора, Судья мне все рассказал. Возникло такое противное чувство, будто мир покатился по наклонной плоскости. Жесткий человек, которого я знал и боялся – в хорошем смысле этого слова – просто… исчез, практически в одночасье.
Судья прожил жизнь закоренелым холостяком. Он был женат на своей работе, его одинаково ценили и уважали как друзья, так и враги. Никаких детей, только вереница «подруг», одни моложе, другие умнее, но все – шикарные женщины. Все временные. Спутницы для хорошего времяпрепровождения.
Мимолетные подруги обычно не приходят к мужчине, который больше их не узнает, не может развлечь острым умом, забавными историями и красивым лицом. Поэтому только я регулярно навещаю судью. Значит, что бы ни случилось, хоть снег, хоть дождь, хоть камни с неба, прихожу сюда каждую неделю.
Читаю ему газеты, дабы держать в курсе всех интриг и нелепых событий в Вашингтоне. Иногда рассказываю о своих делах, о гребаных подонках, которых вытащил из тюрьмы. Большую часть времени судья просто слушает, кивает и говорит, какая интересная история, хотя ничего не понимает. Но изредка в его глазах проскальзывает искорка, отблеск узнавания; иногда это длится минуту, в другой раз десять, но на краткий миг он снова становится самим собой. Вспоминает меня. Приятно знать, что даже в худшие дни мой судья где-то там.
Сегодня он поворачивается от окна, когда я вхожу, и наблюдает, как несу стул через всю комнату и сажусь.
– Добрый день, судья. Как дела?
– Все хорошо, спасибо! А вы как? – отвечает он, колеблясь, но вежливо. Так разговаривают с незнакомцами, кем я и являюсь для него на данный момент.
– Отлично. – Разворачиваю газету: – В четверг верховный суд заслушал прения сторон по тому делу врачей. Мы обсуждали его с вами на прошлой неделе, помните?
Он щурит глаза и водит пальцами по морщинам у рта, рука слегка дрожит.
– Нет, не припоминаю. Что это было за дело?
Открываю первую страницу.
– Сейчас вам о нем прочитаю. Хорошая статья. Все подробно описывает.
Весь внимание, он наклоняется вперед, и я начинаю читать.
После чтения газеты мы смотрим баскетбол, откинувшись на спинки. Судья вырос в южной части Бостона, так что он преданный фанат «Бостон Селтикс» . Или был таковым. Когда игра подходит к концу, я заговариваю о том, как провел неделю, о Милтоне Брэдли и провальном ужине с Камиллой. А потом рассказываю о Рори Мак-Куэйде.
– Отойдя на полквартала, он взглянул мне прямо в глаза и показал средний палец, – ухмыляюсь, потому что теперь все выглядит намного смешнее. – Маленький паршивец.
Судья улыбается.
– Когда-то я был знаком с точно таким же мальчиком.
Перестаю улыбаться.
– Правда?
Его лицо озаряется.
– О да! Это был чудесный мальчуган. Умный и упрямый, настоящий крепкий орешек, с серыми, как грозовые тучи, глазами. Он вляпался в кое-какие неприятности и стоял перед моим столом с высоко поднятым подбородком, провоцируя выгнать его. Будто готов был плюнуть в лицо самому дьяволу. Но я видел, что глубоко в душе он просто в ужасе.
Так и было. Тогда я впервые в жизни испытал настоящий страх.
– В нем чувствовалось что-то особенное, эдакий неограненный бриллиант. Так что я назначил ему условный срок и отправил под личный надзор. Паренек провел три года под моим чутким руководством.
Ага, три долгих года.
– Пришлось учить его сдерживать буйный нрав. Парнишка заводился с пол-оборота. Воспитание я начал с лужайки. Каждый раз, когда он заканчивал подстригать газон, весь вспотевший и разгоряченный, я выходил проверить качество работы. – Судья трясет пальцем. – И всегда находил пропущенные места. Так что я заставлял его… – тут он, сукин сын, начинает хихикать. – Я заставлял его заново стричь весь… газон…