– Я выросла с тремя старшими братьями. И живу с ним, – указывает на Стэнтона. – Ничего нового ты мне не откроешь, будь уверен.
Ну ладно. Я делаю глубокий вдох и выдавливаю из себя:
‒ Оказывается, женщина, с которой я переспал в прошлом месяце, больна сифилисом. И мне надо провериться.
София давится и откашливается:
‒ Признаю свою ошибку.
Брент заходится хохотом. Ублюдок.
‒ Мужик, это ужасно.
‒ Спасибо за сочувствие, засранец. – Испепеляю его взглядом. – Видно, как тебя это расстроило.
Брент умеривает свое веселье.
‒ Не пойми меня превратно, это ужасно. Но сифилис без проблем лечится, могло ведь быть и хуже. – Он понижает голос. – Любишь кататься – люби и саночки возить. Такое случается и с лучшими из нас. У меня самого однажды была жуткая проблема с живностью. ‒
С живностью? – переспрашивает София.
‒ Вши, детка, – поясняет Стэнтон.
Она морщится.
‒ Фуууу!
Стэнтон грозит мне пальцем.
‒ Я говорил, что тебя когда-нибудь прищемит бесконечной каруселью девок.
‒ Спасибо, что обошелся без «я ведь предупреждал».
‒ Всегда пожалуйста.
До Софии Стэнтон не был монахом. Но все его отношения были относительно стабильными. Он встречался. Имел список женщин, которым можно позвонить, когда хочется перепихнуться.
Я не увлекаюсь подобным. Отнимает слишком много сил и времени. Меня не заводят ум и личные качества женщин – привлекает совсем иное.
Чувствую необходимость защищаться.
‒ Будто вы двое очень разборчивы. Видел я некоторых особ, с которыми вы трахались. Полный отстой.
‒ Я возмущен! ‒ отвечает Брент. Хотя его ухмылка утверждает обратное.
‒ По крайне мере, я знал их имена, ‒ парирует Стэнтон. – И немного о жизни и вкусах…
‒ Ну конечно, ‒ возражаю, – ведь сразу после слов «Сегодня хорошая погода» женщина обязательно выдаст: «О, кстати, у меня сифилис».
Стэнтон задумывается на миг, потом пожимает плечами.
‒ Вообще–то такое возможно. Ты удивишься, сколько всего можно узнать о женщине, если найти время на короткий разговор. Но даже если она не откровенничает, как только пообщаешься немного, то уже интуитивно чувствуешь, какой перед тобой человек. Это имеет большое значение, когда решаешь, в кого бы ты не хотел совать свой член.
Не хочется признавать, что друг прав, но он таки прав. В этот момент обещаю себе: если результаты анализов будут отрицательными, постараюсь получше узнать следующую женщину, которую захочу трахнуть. Хотя бы чуть–чуть. Чтобы больше никогда не пришлось иметь дело с таким вот дерьмом.
София наклоняется вперёд и, обхватив локти, опирается на стол.
‒ Ты позвонил своему врачу?
‒ Да. Записался на сегодня.
Я шарахаюсь от врачей, как от бубонной чумы. Каким–то краем сознания понимаю, что это глупо, но, на мой взгляд, стресс от сознания, что у тебя смертельное заболевание, убивает быстрее, чем сама болезнь. Предпочитаю не иметь представления ни о чем подобном.
Лучше уж внезапный сердечный приступ в самом разгаре фантастического секса или посреди судебного заседания. Вот так я хотел бы умереть. Через много, много лет.
‒ А знаешь, что хуже всего? – спрашивает Брент. Придурок все еще ухмыляется.
‒ Что-то может быть еще хуже?
Он кивает.
‒ Ага. Целибат, приятель. Никаких развлечений минимум две недели. Пока не придут результаты анализов.
‒ Две недели? Ты что, издеваешься? – У меня член болит от одной этой мысли; две недели... да это все равно что два года!
Брент толкает меня плечом – хочется его пристукнуть.
‒ Боюсь, что нет. Вам с Ханной на кое–то время придется стать моногамными.
Смотрю на него подозрительно, потому что понятия не имею, о чем он говорит.
‒ Ханна? Кто это?
Он крутит кистью.
‒ Ханна – рука.
Глава 3
Две недели спустя
Брент оказался прав. Эти две недели стали самыми долгими и мучительными в моей жизни. Я столько качался, что сломал скамью для упражнений. И мы с Ханной многовато времени провели вместе. Секс с ней приелся, да и она стала чересчур навязчивой. Пришло время послать ее куда подальше.
Я не сексуальный маньяк, не имею потребности трахаться каждую ночь, но две недели – чрезвычайно продолжительный период воздержания. Страшно поганая штука, как и мое настроение все это время. С каждым днем я становился все более нервным. Вспыльчивым. Невыносимым. Я дошел до предела.
И, конечно, был чертовски сексуально озабочен.
Стэнтон старается не пересекаться со мной в офисе. Возможно, причиной служит то, что однажды днем я пригрозил вырвать ему язык, когда он заигрывал по телефону с Софией.
И хоть я надеюсь, что сегодня моим мучениям придет конец, беспокойство из-за анализов еще больше сводит с ума. А это очень плохо для клиента, который только что переступил порог моего кабинета.
Милтон Я–Не–Могу–Следовать–Простым–Чертовым–Указаниям Брэдли.
Милтон Я–Был–Арестован–Потому–Что–Находился–В–Автомобиле–В–Котором–Обнаружили–Десять–Пакетиков–С–Героином–В–Бардачке Брэдли.
Дверь чуть не слетает с петель, когда я ее захлопываю и пронзаю придурка самым мрачным взглядом. Молокосос засовывает руки в карманы и идет к креслу, будто прогуливается по парку; море ему по колено.
«Ну ты у меня сейчас хлебнешь, ничтожество!»
Развалившись, Милтон устраивается в кресле. Я же сажусь за стол и складываю руки, чтобы не врезать ему. Спрашиваю:
‒ Что я тебе говорил?
‒ Это было не мое.
Мой голос становится ниже. Резче.
‒ Что. Я. Тебе. Говорил?
Он опускает глаза, как покорная собака.
‒ Ты сказал сидеть дома, но…
Я поднимаю палец.
‒ Нет никакого «но». Я сказал, чтобы ты держал свою жалкую задницу дома, а ты слишком тупой идиот, чтобы прислушаться.
Милтон вскакивает, его бледное лицо становится пунцовым от гнева.
‒ Не смей так со мной разговаривать! Мой отец платит тебе зарплату!
Тоже поднимаюсь во весь рост, что намного страшнее.
‒ Сидеть.
Он садится. Я остаюсь стоять.
‒ Я уже так с тобой разговариваю, говнюк. И молния в меня не ударила, так что спустись на землю. Что касается твоего отца, то нет, он не платит мне зарплату. Но даже если бы и платил, я бы все равно, не колеблясь, назвал тебя тупым ушлепком, которым ты и являешься.
С каждым словом он краснеет все больше.
Сажусь; теперь мой тон звучит более философски.
‒ Знаешь, что случается в тюрьме с парнями вроде тебя, Милтон? С богатенькими, смазливыми, хорошо пахнущими мальчиками?
В мгновение ока по его полыхающему лицу разливается мертвенная бледность.
‒ Только если ты тайно не лелеешь мечту, чтобы твой зад порвали на части, вбей в свою тупую башку, что между тобой и сокамерником по имени Чубакка стою только я.
Наконец–то он испугался.
‒ А поскольку это моя работа, я собираюсь спасти твою неблагодарную задницу от тюрьмы, будешь ты мне в этом помогать или нет. Усек?
Он кивает и предусмотрительно держит рот на замке.
‒ Теперь скажи, есть ли твои отпечатки хоть на одном пакетике с героином?
Качает головой.
‒ Нет. Я к ним не прикасался.
Чудесно. Скорее всего мне удастся разобраться с его последним арестом.
Из верхнего ящичка стола достаю визитную карточку.
‒ Выйдешь из моего кабинета, сразу отправляйся вот по этому адресу.