Беру распоряжение суда из рук Челси.
− «Пренебрежение и оставление малолетних в опасности»?! – читаю. – Это долбаная шутка?!
Джанет поджимает губы, совсем не выглядя счастливой.
− Мне правда жаль.
Снова просматриваю ордер, проверяя дату, формулировку, подписи. Выискивая хоть что–нибудь. Что угодно, черт побери!
− Ты же можешь их остановить? – спрашивает Челси и глядит умоляюще. – Направить какую–нибудь бумагу, запросить отсрочку? Чтобы дети остались?
В голосе надежда. Вера. Доверие, безграничное доверие. Меня это просто убивает.
Беру ее за локоть и даю клятву:
− Мы вернем их. Обещаю, Челси… мы их вернем.
Минуту смотрит на меня не моргая. Будто не может понять, что я говорю. Потом до нее доходит. Зажмурившись, резко вдыхает через нос. Затем открывает глаза, и я вижу, как там внутри возникает стена. Кирпичик за кирпичиком, чтобы суметь выдержать удар. Чтобы быть сильной ради племянников, пока… пока они не уедут.
Челси кивает и выжимает дрожащую улыбку. Подхватив Риган, направляется к Райли и Розалин. Поглаживает их по волосам, говорит, что они ненадолго останутся у друзей Джанет. Как это будет здорово. Как весело им там будет.
Молюсь, чтобы они не услышали дрожи в ее голосе.
− Куда вы их отвезете? – спрашиваю Джанет.
Только месяц назад читал судье статью о переполненных детских домах и нехватке адекватных приемных семей в Вашингтоне. В красках представляю, как три машины, в каждой по двое малявок, разъезжаются в разные стороны. Разлучая их.
− Не имею права вам это рассказывать.
− Тогда хотя бы скажите, что они останутся все вместе, Джанет, – рычу. Но мой голос настолько напряжен, что больше
напоминает мольбу.
Сжаливается надо мной.
− Есть одна семья, с которой я раньше работала. Они хорошие люди. То, что надо. Они согласились приютить всех шестерых… на выходные.
Вскидываю голову.
− На выходные? И только?!
На мой взрыв Джанет реагирует спокойно.
− После все будет зависеть от того, где есть свободные места. – Ее голос вновь звучит деловито: – Все в файле с документами – права Челси, варианты действий. Она может запросить срочное рассмотрение.
− Ад и все дьяволы.
На лестнице слышатся шаги. Первым появляется Рэймонд. Стоическое выражение на лице, выдают только покрасневшие глаза и шмыганье носом. Бросив сумку, бежит к Челси и тут же оказывается в ее объятиях.
Пытаюсь сообразить, что бы сказать. Какие–нибудь слова, которые хоть немного приободрят их в творящемся кошмаре. Но не успеваю и рта открыть, как по лестнице спускается Рори. Голубые глаза пацана круглые от шока. Жду, что он присоединится к братьям и сестрам в их сплоченных объятиях. Побежит к тете. Но ошибаюсь.
Он бежит ко мне.
В меня врезается теплое маленькое тело, худые руки стискивают изо всех сил. Голос звучит приглушенно, так как Рори утыкается лицом мне в живот, но я все равно слышу каждое слово.
− Мне жаль. Прости меня. Я буду вести себя хорошо. Клянусь, я буду хорошим.
Потерянный, несчастный ребенок изливает сердце… и рвет мое на куски. Начинает щипать глаза.
Опускаюсь на колени и слегка его отстраняю.
− Ты в этом не виноват, Рори. Ни один твой поступок не имеет никакого отношения к тому, что сейчас здесь происходит.
− Но…
− Твоей вины здесь нет, парень.
Икает.
− Не позволяй им… нас… забрать.
Мой голос звучит твердо и уверенно:
− Я верну тебя домой. Верну вас всех.
Он заглядывает мне в глаза, ищет там правду.
− Когда?
Про себя кляну время дня, расписание суда и многие другие обстоятельства, влияющие на ответ.
− В понедельник. Я верну вас домой в понедельник. – Откидываю ему назад волосы и вытираю залитое слезами лицо. – Помнишь, что я говорил вам с братом о мужчине и его слове?
Кивает:
− У мужчины есть только его слово. Мужчина говорит то, что имеет в виду, и делает то, что говорит.
Криво улыбаюсь.
− Верно. Даю тебе слово, Рори. Я верну вас всех домой в понедельник.
Бросаю взгляд на Челси и стоящих рядом детей. Все внимательно смотрят и слушают. Вновь смотрю на Рори.
− А до тех пор будь молодцом. Ты должен быть сильным, хорошо? Заботьтесь друг о друге. Не ругайтесь. Помогайте друг другу.
Через пару секунд Рори сжимает зубы. Кивнув, вытирает щеки тыльной стороной ладони. Он готов.
Сажаем детей в микроавтобус. Перед этим Челси целует и обнимает каждого, с трудом их отпуская. Покрасневшее личико Розалин залито горючими слезами.
− Я хочу остаться здесь.
− Знаю, детка. – Провожу костяшками пальцев по ее щеке, вытирая слезы и пристегивая ремень безопасности. – Это ненадолго. Время пролетит быстро, − обманываю ее.
У Риган дрожат губки, хотя не уверен, что она понимает, что происходит.
− Нет…
Не могу выдавить ни одного слова в ответ. Способен только поцеловать ее в лобик.
Отходим в сторону, когда Джанет захлопывает дверь. Громкий звук отдается эхом, будто поворот ключа в замке тюремной камеры. Джанет садится за руль.
Челси машет рукой и продолжает говорить, даже когда дети уже больше ее не слышат:
− Я люблю вас! Ведите себя хорошо, мы скоро увидимся. Все будет хорошо. Не волнуйтесь. Я об… − голос пресекается. – Обещаю, все будет хорошо.
Она все еще машет, когда микроавтобус трогается и вслед за полицейской машиной проезжает по извилистой дороге, через ворота и исчезает из вида.
И тут же лицо Челси кривится. Из горла вырываются хриплые всхлипывания, она закрывает лицо ладонями. Кладу руки ей на плечи, чтобы знала – я здесь, рядом.
Челси кричит. Жуткий, пронзительный вой, который не забуду до самой смерти. Такая острая, невообразимая боль, когда невозможно даже думать. Лишь бесконечный поток отчаянных рыданий.
У нее подгибаются колени, и я ее подхватываю.
Сжав мою рубашку в кулаках, прячет лицо на груди, мгновенно пропитав слезами. Ее плечи дрожат от безутешных рыданий.
− Они были так напуганы, Джейк. О боже, они были так напуганы.
Ужасно. Каждое слово жалит как удар плети, рассекая плоть, превращая внутренности в кровавое месиво. Сразу отношу ее в спальню. Везде в доме следы детей – игрушки, улыбающиеся с фотографий на стенах лица, – а в спальне их присутствие не так сильно. Сажусь на кровать, сжимая Челси в объятиях. Глажу по волосам, целую в лоб, нашептываю бессмысленные ободряющие слова.
Челси долго и громко плачет. Я понимаю, дело не только в детях, это освобождение от всех чувств последних месяцев. Вся скорбь, боль, одиночество и страх, которые она не позволяла себе чувствовать.
− Мой брат был хорошим братом, − всхлипывает.
− Знаю.
− Я любила его.
− Конечно, любила, − тихо отвечаю.
− Теперь его нет. Мне так его не хватает… так сильно.
Обнимаю еще крепче.
− Знаю.
Ее голос звучит хрипло:
− Мне нужно было сделать для него одну вещь, всего одну вещь… и я не справилась! Я их потеряла…
− Шшшш… все хорошо, – прижимаюсь губами к ее лбу.
− Их нет. О боже… их забрали…
− Мы их вернем. Ну, тихо, тихо… обещаю.
Наконец утомившись, Челси проваливается в глубокий сон. Я не сплю всю ночь, обнимая ее. Шепчу ей, когда она всхлипывает, когда брови панически хмурятся, пока вновь не успокаивается. И думаю о детях. О каждом, мысленно их представляя. Голоса, маленькие ручки, как они пахнут, когда возвращаются с улицы − грязью, солнцем и невинностью. Говорю себе, что, думая вот так о них, каким–то образом их защищаю. Оберегаю.