Пол Ноблеки – патрульный полицейский и посещает тот же спортзал, что и я. Мы несколько раз играли в баскетбол, а после пропустили кружку–другую пива.
‒ Как дела, Ноблеки?
Офицер приветливо кивает.
‒ Не жалуюсь. – Показывает на мальчишку, которого я все еще держу за шкирку, как бродячего щенка. – Что случилось?
Прежде чем я успеваю открыть рот, щенок встревает:
‒ Я просто дурачился. Бекер за мной присматривает. Я сказал, что бегаю быстрее него, а он не согласился.
Сначала я чуть было не рассмеялся – мальчишка определенно умеет вешать лапшу на уши. Интересно, он никогда не задумывался о карьере адвоката или политика? Потом возникло желание опровергнуть его выдумки, объяснить все Ноблеки и сдать в полицию. Умыть руки.
Но что-то в лице пацана… не позволило мне так поступить. Выражение глаз ‒ смесь отчаяния и горечи. Малец надеется на мои помощь и сострадание, но в то же время ненавидит свою нужду в них. Есть в этом мальчике некая невинность, в отличие от потрепанных беспризорников. Что-то в нем говорит мне: его еще можно спасти.
И что парень того стоит.
Поэтому я лохмачу его волосы, разыгрывая спектакль.
‒ Я же говорил, что поймаю тебя.
Ноблеки смеется.
‒ Неужели кто-то действительно доверил тебе ребенка? – смотрит на мальчика. – Соболезную.
Тот вздрагивает. Быстро, почти незаметно. Но я улавливаю.
Ноблеки пихает меня локтем и шутливо спрашивает:
‒ Сколько берешь? – У него самого пятилетний ребенок. – Если в ближайшее время я не свожу Эми куда–нибудь поужинать, она со мной разведется.
Качаю головой.
‒ Разовая сделка. Дети – это не мое.
Полицейский разворачивается.
‒ Ладно, увидимся, Бекер.
‒ Не унывай, – желаю на прощание.
Как только Ноблеки оказывается вне зоны слышимости, оттаскиваю мальчишку в сторону от края тротуара, поближе к зданию. Вытянув руку, требую:
‒ Верни.
Малец закатывает глаза и, выудив мой кошелек из рюкзака, отдает. Вряд ли у него было время что-то вытащить, но все равно проверяю наличные и кредитки.
Довольный, кладу кошелек в карман.
‒ Как тебя зовут?
Он пронзает меня сердитым взглядом.
‒ Ты коп?
Качаю головой.
‒ Адвокат.
‒ Я Рори.
‒ Рори, а дальше?
‒ Мак-Куэйд.
Оглядываю мальчишку. Белая рубашка с фирменными пуговицами, бежевые брюки – форма частной школы. Кеды за двести пятьдесят долларов и рюкзак марки «J.Crew». Возникает вопрос:
‒ Зачем ты стащил мой кошелек, Рори Мак-Куэйд?
Пинает тротуар.
‒ Не знаю.
Ну конечно, не знает.
Малец приподнимает плечи.
‒ Наверное, хотел посмотреть, смогу ли.
И тут я задаюсь вопросом: что, черт возьми, мне теперь с ним делать? Спасти его от системы кажется правильным, но нельзя позволять улизнуть, избежав ответственности. Рори следует усвоить, что дурацкие выходки имеют последствия, серьезные, и понять это он должен сейчас. Иначе, почувствовав безнаказанность, в будущем может совершить гораздо худшие поступки, за которыми последует более суровое возмездие.
Машу рукой в сторону конца квартала.
‒ Окей, пошли.
Рори не двигается с места.
‒ Никуда я с тобой не пойду. Может, ты педофил.
Хмурюсь.
‒ Я не педофил.
‒ Все растлители малолетних так говорят.
Мои брови взлетают вверх.
‒ Смышленый карманник, да? Отлично. Мне сегодня везет. – Снова показываю в сторону конца квартала. – Я отвезу тебя домой. И расскажу твоим родителям, что ты сделал. А они пусть сами с тобой разбираются.
Мою мать тоже часто навещали по подобным поводам – учителя, школьные психологи, великодушные полицейские. Это никак не влияло на мой норов или плохое поведение, но мама всегда была признательна, если ей сообщали, что вытворяет сын. Хоть и не могла с этим ничего поделать, ибо слишком много работала.
Рори мрачнеет.
‒ В этом нет необходимости. Я больше не буду воровать.
‒ Все воришки так говорят.
Он издает короткий сухой смешок. Но все еще колеблется.
‒ Слушай, парень, либо я везу тебя домой, и ты получаешь нагоняй от родителей, либо зову обратно офицера Ноблеки. Выбирай.
Снова пинает тротуар и тихо чертыхается. Затем поправляет рюкзак на плече и встречается со мной глазами:
‒ Где твоя машина?
Когда подходим к моему «мустангу», Рори забирается на заднее сиденье и без напоминания пристегивает ремень. Называет свой адрес – всего в шестнадцати километров от города, и мы отправляемся в путь.
‒ Тебя на самом деле зовут Бекер? – интересуется мальчик через несколько минут. Ловлю его взгляд в зеркале заднего вида.
‒ Да, Джейк Бекер. – Теперь я задаю вопрос: – Сколько тебе лет, парень?
‒ Через пять месяцев будет десять.
Медленно киваю.
‒ То есть девять.
Он ухмыляется.
‒ И ты говоришь, что это я смышленый.
Остальное время поездки ведет себя тихо, уставившись в окно. Но когда мы сворачиваем на автостраду Рок–Крик, где вдоль дороги тянутся огромные древние дубы, названия улиц сменяются на Уайтхэвен, Фоксборо и Гэмпшир, а на подъездных дорогах появляются ворота, Рори мрачнеет. Угрюмость исходит от него задумчивыми, враждебными волнами, проявляется в сжатых руках и напряженных плечах.
‒ Они же не станут наказывать тебя чересчур строго?
Имею в виду его родителей. То, что Рори хорошо кормят, на нем чистая одежда и нет синяков, не значит, что дома его не ждет что-то ужасное.
‒ Нет, ‒ отвечает без страха. – Со мной все будет в порядке.
Когда подъезжаю к дому Рори, автоматически открываются ворота из кованого железа. Широкая подъездная аллея, окруженная фонарными столбами и вишневыми деревьями, изгибается подобно подкове. Особняк в величественном георгианском стиле полностью отреставрирован – все четырнадцать окон с черными ставнями и белыми лепными рамами. Рядом гараж на три автомобиля и большая лужайка, огороженная стеной из натурального камня и ярко–зеленым кустарником.
Глушу мотор и смотрю на здание, размышляя, не хочет ли мальчишка обмануть меня.
‒ Ты здесь живешь?
‒ Да.
‒ Ты, типа, сын садовника?
Рори недоуменно хмурится.
‒ Нет, это дом моих родителей. – Потом тихо добавляет: – Был…
Не вдаваясь в подробности, просто выпрыгивает из машины, волоча за собой рюкзак. Догоняю его широкими шагами, и мы останавливаемся перед массивной дубовой дверью. Кладу руку ему на шею, чтобы быть готовым, если Рори решит дать деру. Потом жму на дверной звонок.
Немедленно раздается протяжное тявканье. Изнутри доносится шебуршение, распахивается дверь.
И у меня перехватывает дыхание.
Девушка, примерно метр шестьдесят восемь, может быть, метр семьдесят, с длинными, стройными ногами в удобных черных леггинсах. Тонкая талия дразняще просвечивает сквозь хлопковую блузку с пуговицами по верху, которые с трудом сдерживают идеальную, полную, упругую грудь. Изящная молочно–белая шея. А ее лицо… Иисусе, самые известные модели Victoria’s Secret даже рядом не стояли. Упрямый подбородок, высокие скулы, пухлые, сочные губы без помады, озорной носик и кристально–голубые глаза, сверкающие как бриллианты солнечным зимним днем. Каштановые волосы, отливающие разными оттенками, собраны на макушке, и только несколько прядок вьются вокруг лица. Очки в прямоугольной черной оправе обрамляют эти потрясающие глаза, придавая ей вид сексуальной учительницы или знойной библиотекарши.