Стоило подумать о лягушках, как одна из них прискакала под окно моей комнаты. Поначалу я решила, что Вадька просто остановился у нашего дома по пути к своему – мало ли, шнурок развязался, – но когда я, пытаясь отвлечься от безрадостных мыслей, прослушала двухчасовой альбом Дины Беляны «На берегу моря» и снова выглянула в окно, он всё ещё в нерешительности мялся под нашим забором. Любопытство победило, и я, нехотя стащив наушники, вышла узнать, что ему нужно.
- Ты что-нибудь хотел? - подойдя к калитке, подчёркнуто вежливо спросила я.
- Вот. - Вадька, виновато опустив голову, протянул мне куцый веник.
- Санитарный день сегодня что ли? – Мой озадаченный взгляд скользнул по улице в поиске бригады уборщиков, организованной из жителей окрестных домов.
- Цветы это. Полевые. Жара стояла, вот они и подсохли, - смущённо пробормотал бывший поклонник. – Мириться давай.
Я обомлела.
- Сегодня что, первое апреля?
- Да нет, вроде, - вконец стушевался паренёк.
- А чего это ты тогда?
- Ну, я тут подумал, может оно всё того, враки, что о тебе толкуют, - Вадька сконфуженно пнул ногой камушек. - Может, оно, это, и не шалава ты вовсе.
- Поразительно! И как же тебя озарило?
- Ну… Сказали, что проверить можно.
- Это как же?
Готовясь к глумлению над новой революционной теорией по различению шалав и нешалав, я привела в состояние боевой готовности весь свой запас язвительности. Увы, извлекая из глубин сознания едкие боеприпасы, я на пару секунд утратила бдительность и не заметила, как лицо Вадьки вплотную приблизилось к моему. Когда я сообразила, что происходит, омерзительный слюнявый вантуз уже закончил орудовать на моих губах.
Душа, взвыв от отвращения, покинула осквернённое тело. Взмывая вверх, я увидела стремительно удаляющиеся дом, сад, пыльную дорогу и на ней две маленькие фигурки, одна из которых принадлежала мне. Затем, словно подброшенный мяч, влекомый назад силой тяготения душа замерла и начала своё стремительное падение. Впрочем, скорее всего, видение это было лишь вызванной шоком галлюцинацией, и потемнело в глазах у меня вовсе не от столкновения рухнувшей с неба души и тела.
- Ух ты! И правда застыла! – тем временем тараторил Вадька. – Люська сказала, что ты, точняк, целка ещё и вряд ли хоть раз целовалась. А я не поверил. А она говорит: «Да по одному виду ясно, что она конченая старая дева, такую поцелуешь, – от ужаса и окочуриться может». А я думаю: как такое возможно, раз у неё жених есть? А Люська говорит: «Я в журнале одном читала, что у китайцев запрет на рождаемость, так что они до свадьбы ни-ни. И тётка её подтвердила, что они в разных комнатах спят». А я говорю…
Вадька заткнулся, хватаясь за украшенную отпечатком красной пятерни щёку. Бурлящее во мне негодование потребовало не останавливаться на достигнутом, и я залепила симметричную пощечину на вторую половину лица, потом добавила обеими руками сверху по темечку, а когда паренёк, не удержав равновесия, упал, остервенело начала лупить его ногами. Из окрестных домов стали появляться истосковавшиеся по острым ощущениям пустозвоны. «Драка», - благоговейным шёпотом, словно имя не поминаемого всуе великого святого, сообщали друг другу они. Мне было всё равно. Я стала безжалостным чудовищем, уничтожавшим всё вокруг. Зверем, готовым порвать любого, кто встанет у него на пути.
Я так увлеклась осознанием своей первобытной сущности, что не заметила, как меня взяли под мышки, словно нашкодившего кота за шкирку, и понесли к дому. Лишь когда Ямачо опустил меня в прихожей, я нашла в себе силы прекратить молотить руками воздух и прислушаться к гласу рассудка. Тяжело сопя, я ждала, когда же аспирант что-нибудь скажет, чтобы с полным правом на их с Вадькой примере обличить мужскую половину человечества во всех смертных грехах, но он молчал. Понемногу гнев отступил, и на смену ему пришла жалость к себе. Пришлось бежать в комнату и до захода солнца выводить из организма лишнюю влагу через глаза. Хорошо, что тёти не было дома, и не пришлось объяснять причину царящих в моей комнате душераздирающих рыданий. Она хоть и женщина, но вряд ли поймёт страдания затюканной ботанши из-за кошмарного первого поцелуя. Вряд ли вообще кто-нибудь поймёт…
Нарыдавшись вдоволь, я сползла с кровати к батарее и, завернувшись в занавеску, приготовилась забыться в объятиях Морфея, чтобы, проснувшись в такой неудобной позе утром, заглушить душевные страдания физическими.
- Уууууу! Уууууу! – разрушая безмятежное спокойствие сгущающихся за окном сумерек, раздался над ухом надрывный рыдающий голос. Мой.