- Зачем принес? - спросил Ортард все еще враждебно. - Отнеси и брось обратно в яму!
Он стоял на лестнице, загораживая дорогу наверх. Иггельд потоптался на месте, осторожно попытался снять Черныша, тот еще сильнее вогнал когти в ветхую одежду, снова зацепив тело. Иггельд постарался не дрогнуть лицом, а Черныш, очутившись на руках, довольно захрюкал и начал умащиваться поудобнее, из-за чего Иггельда раскачивало, как тростинку на ветру.
Привлеченная громким голосом, в боковых дверях спальни показалась заспанная жена Ортарда, достославная, ее так и называли, достославная Греманна. Волосы цвета старой соломы стояли торчком, заспанное лицо походило на груду недожаренных оладий, глаза едва смотрели из щелей между припухших век.
- Что за шум? - спросила она недовольно. - Дети ж спят...
Увидела Черныша, рот округлился для вопля. Ортард сказал торопливо:
- Не вопи! Город перебудишь.
Греманна посерела, и без того серое и рыхлое лицо стало уже не горкой оладий, а свернулось в ком сырого теста. Иггельд с тоской вспомнил, что никогда не позволяла ни ему, ни своим забитым детям даже спрашивать о щенке или котенке. Однажды Чилбук и Кеич, младшие дети Ортарда и Греманны, подобрали и притащили домой жалобно мяукающего котенка, так она по возвращении вышвырнула в окно, детей нещадно выпорола. Котенок, не разобравшись, вернулся в дом, где дети снова накормили и обогрели, она выпорола детей еще жестче и велела занести эту гадость подальше и утопить.
Сейчас он в беспомощности переступал с ноги на ногу, наконец собрался с духом, выпалил:
- Это Черныш!.. Он самый умный!.. Но его смотрители сегодня убьют...
Ортард спросил рассерженно:
- За что?.. Хотя убьют и убьют, им виднее.
- Он не самый быстрый, - ответил Иггельд. - А им нужен самый быстрый...
Ортард сказал резко:
- Все. Хватит болтовни! Ты явился с этой гадостью, перебудил всех, а теперь еще хочешь занести эту дрянь в дом? Так?
- Так, - ответил Иггельд упавшим голосом. Самому теперь показалось глупым, просто куда еще мог пойти. - Я... я только зайду наброшу на плечи что-нибудью... а то холодно...
- Ночью всегда холодно, - фыркнул Ортард. - Мы ж не на равнине, здесь горы, если заметил! Ладно, иди. Но я не ухожу спать! Подожду здесь, пока не унесешь эту пакость!
Иггельд торопливо проскользнул в комнатку. Чилбук и Кеич спали, но Елдечук, старший сын Греманны, проснулся, тер глаза, таращился сонно.
- Ты че? - спросил он сонно. - Ты это... ой, че это у тебя?
Иггельд осторожно опустил Черныша на пол. Тот замер, опасливо приглядываясь и принюхиваясь, прежде чем сделать шаг в незнакомом месте. Елдечук вытаращил глаза, свесился с постели. Иггельд торопливо перебирал нехитрые вещи, собрал теплое, сунул в мешок, взял лук, колчан со стрелами и повесил за спину.
Елдечук разрывался между диковинным дракончиком и сводным братом, что ведет себя так непонятно.
- Что случилось?
- Я ухожу, - ответил Иггельд.
Эти слова вырвались сами, но тут же сообразил, что в самом деле уходит, ничего другого не придумать, как уйти из этого дома, уйти отовсюду, где Черныша обрекли на смерть. Елдечук смотрел вытаращенными глазами, спросил шепотом:
- Можно его потрогать?
- Только не напугай, - сказал Иггельд. Он осторожно открыл окно, тихонько скрипнуло, он замер, скрип показался оглушительным. - Все, Елдя, прощай!.. Подай мне Черныша.
- Его зовут Черныш?
- Давай его сюда.
Елдечук, страшась дракончика и донельзя гордый, сграбастал и, покраснев от натуги, поднял до подоконника. Иггельд принял на руки, потом наконец сообразил, что и Черныша можно в мешок. Тот отчаянно забарахтался, Иггельд запихал с силой, стукнул по голове, и Черныш присмирел, понял, что здесь свобода заканчивается, где-то буянить и сопротивляться можно, а где-то нельзя.
Елдечук спросил жалобно:
- А когда придешь?
- Когда-нибудь, - ответил Иггельд. - Когда-нибудь.
Мир уже спал, спали люди, звери и птицы, только соловьи, они как будто не птицы, пели тщательно, виртуозно, очень умело и красиво, днем слишком много грубого шума и грубых звуков, днем кричат, полагая, что поют, грубые неотесанные птицы, и потому соловьи молчат, а вот сейчас, ночью, поют и поют, и неважно, что нет слушателей, соловьи поют потому, что не могут не петь... и к тому же знают, что хоть один человек в огромном городе да не спит, слушает, а им лучше один вот такой слушатель, чем целая толпа пьяных гогочущих мясников.
Он скользнул вдоль глухой стены дома, перелез забор и оказался на улице. На миг представил злорадно, каким будет лицо дяди, когда подождет-подождет, а потом красный от гнева пойдет в детскую комнату, готовый разорвать на части, а там обнаружит только спящих детей, если Елдечук не перебудит Челбука и Кеича и не расскажет им, что приходил Иггельд и приносил настоящего дракона, вот такого огромного, в двери не пролезал, вон царапины на косяке...
Злорадство испарилось, едва подумал, что в самом деле ведь ушел, а куда идти, во всем городе нет человека, который приютил бы с драконником на руках, да еще с таким, которого надо утопить как непригодного.
Глава 3
Черныш отчаянно барахтался в мешке, пришлось переложить за пазуху. Там сразу свернулся клубочком и затих. Но едва вышли из дома, Иггельд сделал пару шагов и с разбегу наткнулся на столб из металла, так показалось. Вскинул голову, на него смотрел огромный и красный, словно выкованный из красной меди, гигант Ратша. Сердце Иггельда застыло, а за пазухой, как назло, зашебуршилось. Не успел перехватить, из распахнутого ворота высунул голову Черныш.
Ратша крякнул, спросил гулким, как из пещеры, голосом:
- Ого, что это у тебя?
- Это?.. Да это так просто...
- У тебя зверь за пазухой, парень.
- Это не зверь, - ответил Иггельд затравленно.
- А кто?
- Черныш!
- Ах, Черныш, - протянул Ратша. - И куда ты его несешь?...
Голос звучал строго, Иггельд посмотрел в широкое лицо, Ратша уже не улыбался, смотрел внимательно, рука лежит на плече Иггельда, пальцы в любой миг могут стиснуть так, что захрустят косточки.
- Он... - выдавил Иггельд. - Он...