— У менья нет дети! — воскликнул Шмуке, вскакивая со стула. — Но...
— Так, выходит, у вас тоже наследников нет? Вы оба как грибы в лесу растете...
— Замольтшите, будем уходить отсюда! — сказал Шмуке.
Добрый немец бесстрашно взял тетку Сибо за талию и, не обращая внимания на ее громкие протесты, потащил в гостиную.
— Постыдились бы. Чего к бедной женщине пристаете, в вашем-то возрасте! — кричала тетка Сибо, отбиваясь от Шмуке.
— Не критшите!
— И вы туда же, лучший из моих господ, — не унималась тетка Сибо. — И угораздило же меня разговаривать про любовь со стариками, которые и женщины-то не знали! Ах, охальник, как я вас распалила! — воскликнула она, взглянув в глаза Шмуке, пылавшие гневом. — Караул! Караул! Он меня похитил!
— Ви дура! — заметил немец, — Ну, што вам сказаль доктор?..
— Я за вас обоих в огонь и воду, а вы меня за дверь вытолкали, — утирая слезы, сказала привратница, оттолкнув Шмуке. — Говорят, что надо вместе пуд соли съесть, чтоб узнать человека... Истинная правда! Нет, мой Сибо куда смирней... А я-то о вас, как мать родная, пекусь! Своих-то детей у меня нет... намедни еще я мужу говорила: «Видно, бог знал, что делает, когда не дал нам детей. У меня двое сынков там наверху!» Вот вам истинный крест, не сойтить мне с этого места, если я вру...
— Што сказаль доктор? — крикнул рассвирепевший Шмуке, впервые за свою жизнь топнув ногой.
— Вот что он сказал, — ответила тетка Сибо, войдя со Шмуке в столовую, — он сказал, что наше золотце, наш ангелок может умереть, если за ним хорошего ухода не будеть. Но я от него не отойду, что бы вы со мной ни делали; я-то думала, что вы смирный, а вы зверь лютый. Ишь ведь какой горячий! Да где ж это видано, чтоб в вашем возрасте к женщине приставать, ах вы проказник!
— Проказник! Я? Неушели ви не мошете понимать, што я люблю только Понс!
— И слава богу, значить, ко мне приставать не будете, правда? — сказала она, улыбнувшись Шмуке. — И хорошо сделаете. Сибо кости переломаеть всякому, кто на меня позарится!
— Увашаемая мадам Зибо, ухашивайте за ним полютше, — сказал Шмуке и попытался взять ее за руку.
— Вот вам! Опять за свое!
— Да вислюшайте, што я вам скашу! Все, што у менья есть, будет вашим, если ми его будем спазать...
— Ладно, сейчас сбегаю в аптеку, принесу все, что надо... ведь на его болезнь много денег уйдет; как вы справитесь?
— Я буду заработать! Я хотшу, штоб за Понс уход биль, как за принц...
— Будет, будет, господин Шмуке; а вы ни о чем не волнуйтесь. Мы с Сибо скопили две тысячи франков, берите их, я уж и так давно в ваше хозяйство свои деньги прикладываю, что там говорить!..
— Добрая шеншина! Какое зердце! — воскликнул Шмуке, прослезившись.
— Утрите слезы, слезы, которыми я горжусь, — они вознаграждают меня за все! — с пафосом произнесла тетка Сибо. — Бескорыстнее меня женщины нет! Только не входите к нему с заплаканными глазами, а то господин Понс еще подумает, что ему уж совсем плохо.
Шмуке, растроганный такой чуткостью, взял руку тетки Сибо и крепко пожал ее.
— Пощадите меня! — сказала бывшая трактирная служанка, бросив на него нежный взгляд.
— Милий мой! — сказал добрый немец, воротясь в спальню. — Мадам Зибо — ангель, правда, ангель больтливий, но все-таки ангель.
— Ты думаешь?.. Я за последний месяц научился не доверять людям, — ответил Понс, покачав головой. — После всех обрушившихся на меня бед я верю только богу и тебе!..
— Виздоравливай поскорей, и ми трое зашивем по-царски! — воскликнул Шмуке.
— Сибо! — крикнула запыхавшаяся привратница, входя в швейцарскую. — Мы с тобой богачи! У обоих моих хозяев нет ни законных наследников, ни побочных детей, никого, понимаешь!.. Теперь я пойду к мадам Фонтэн, пусть погадает, какая нам рента будет!..
— Жена, ежели хочешь быть обутой, на сапоги умершего не рассчитывай! — изрек тщедушный портной.
— Что это тебе вздумалось меня дразнить? — сказала она, ласково хлопнув мужа по спине. — Я не зря болтаю! Доктор Пулен приговорил господина Понса к смерти! Увидишь, мы еще разбогатеем! Он не обойдет меня в завещании... уж это будьте покойны! Ты знай себе свое дело, сиди за иглой да дом стереги. Не долго тебе осталось починкой заниматься. Уедем в деревню, в Батиньоль. И домик и садик — одно загляденье, ты будешь в земле копаться, я найму прислугу!
— Ну, соседка, как там наверху дела? — спросил Ремонанк. — Узнали, сколько его собрание стоит?
— Нет, нет, еще не узнала! Так быстро нельзя, голубчик. Я начала с вещей поважнее...
— Поважнее! — воскликнул Ремонанк. — Да разве есть что важнее?..
— Не лезь, щенок! Я уж как-нибудь сама справлюсь, — властно сказала привратница.
— Но ведь на проценты с семисот тысяч франков вы всю жизнь сможете припеваючи жить.
— Будьте покойны, дядюшка Ремонанк, дойдет дело, узнаем цену всего, что старик собрал, тогда посмотрим...
И привратница пошла к аптекарю за микстурами, прописанными доктором Пуленом, а визит к гадалке отложила до утра, рассчитывая сходить к ней спозаранку, до других посетителей, пока провидица еще не утомлена и точнее предсказывает будущее, так как у мадам Фонтэн часто собиралась целая толпа.
Мадам Фонтэн, сорок лет бывшая соперницей знаменитой мадмуазель Ленорман[42], которую она пережила, в то время гадала всему кварталу Марэ. Даже представить себе нельзя, каким почетом пользуются ворожеи в низших слоях парижского населения, какое огромное влияние они оказывают на людей необразованных; кухарки, привратницы, проститутки, мастеровые — словом, все, кто живет в Париже надеждами на лучшее, идут за советом к этим отмеченным судьбой людям, которых природа наделила странным и необъяснимым даром предсказывать будущее. Вера в оккультные науки распространена гораздо сильней, чем то предполагают ученые, адвокаты, нотариусы, врачи, судьи и философы. В народе живут безотчетные чувства, которые трудно искоренить. Одно из этих чувств, то, которое так нелепо называют суеверием, так же крепко сидит в крови народа, как и в умах людей образованных. В Париже многие государственные деятели ходят за советом к гадалкам. Для маловеров научная астрология (сочетание слов чрезвычайно странное) — только игра на одном из самых сильных чувств, присущих человеческой природе, — на чувстве любопытства; маловеры начисто отрицают соотношение, которое оккультные науки устанавливают между судьбой человека и конфигурацией звезд, толкуемой на основе семи или восьми принципов, составляющих эту научную астрологию. Но с оккультными науками дело обстоит так же, как и со многими явлениями природы, которые отрицаются вольнодумцами и философами-материалистами, то есть людьми, верящими исключительно в то, что можно видеть, осязать, что проверено при помощи реторты или весов, при помощи современной физики и химии; оккультные науки не прекратили своего существования, они продолжают идти своим путем, правда, не достигая новых успехов, ибо вот уже два столетия, как избранные умы ими больше не занимаются.
Если подходить к гаданию только с точки зрения того, что практически возможно, то, конечно, будет нелепостью верить, будто стоит вам перетасовать и снять колоду, а гадалке разложить карты на кучки по каким-то таинственным законам, и карты тут же расскажут вам прошлое человека, его секреты. Но ведь нелепостью также считали в свое время силу пара, нелепостью до сих пор считают воздухоплавание, нелепостью считали изобретение пороха, очков, книгопечатания, гравюры; нелепостью считали и недавнее великое открытие — дагерротипию. Если бы кто-нибудь сказал Наполеону, что в воздушном пространстве каждому зданию или человеку непрестанно и в любое время сопутствует его образ, что у всякого предмета есть ощутимое, воспринимаемое отображение, если бы кто-нибудь это сказал, Наполеон поместил бы его в Шарантон, как Ришелье поместил в Бисетр Соломона де Ко[43], когда этот нормандский страстотерпец принес ему в дар великое завоевание науки — предложил использовать силу пара для навигации. А ведь наличие вышеупомянутого образа и доказал Дагерр[44] своим открытием! Если господь бог начертал для прозорливого взгляда некоторых людей судьбу каждого человека на его физиономии, — я употребляю это слово применительно ко всему внешнему облику человека, — то почему же не предположить, что рука — это средоточение облика, раз в руке начало и конец всей деятельности человека, раз рука орудие, без которого он не может проявить себя? Отсюда и хиромантия. Разве общество не подражает богу? Для того, кто получил дар прозорливости, предсказать человеку по руке события его дальнейшей жизни, такое же обычное дело, как сказать солдату, что он будет сражаться, адвокату — что он выступит в суде, башмачнику — что он сошьет сапоги или ботинки, землепашцу — что он унавозит и вспашет поле. Вот разительный пример: талант так ярко проступает во всем облике человека, что даже невежда признает среди парижской толпы великого художника. Духовная сила, как солнце, озаряет все вокруг. Неужели же не приметить сразу дурака по впечатлению, совершенно противоположному тому, которое производит человек талантливый? Человек заурядный проходит почти всегда незамеченным. Большинство людей, наблюдавших социальную природу Парижа, уже издали могут определить профессию идущего им навстречу человека.