Тут бумага выпала из рук маршала Юло; он посмотрел на брата и сразу понял, что больше нет нужды справляться с документами; он ограничился тем, что отыскал среди бумаг письмо Иоганна Фишера, пробежал его глазами и протянул брату.
«Из Оранской тюрьмы.
Племянник, когда вы получите это письмо, меня уже не будет в живых.
Будьте покойны, против вас не найдут улик. Я сейчас умру, а ваш иезуит Шарден бежал, — судебный процесс будет прекращен. Образ нашей дорогой Аделины, которую вы сделали счастливой, облегчит мне предсмертные минуты. Можете уже не посылать мне двести тысяч франков. Прощайте.
Письмо будет вам переправлено одним заключенным, на которого, я думаю, можно положиться.
— Прошу вас простить меня, — с трогательным достоинством сказал маршал Юло князю Виссембургскому.
— Полно! Говори мне по-прежнему «ты», Юло! — возразил министр, пожимая руку своему старому другу. — Бедняга улан лишил жизни только себя самого, — сказал он, бросая на Гектора Юло уничтожающий взгляд.
— Сколько вы взяли? — строго спросил брата граф Форцхеймский.
— Двести тысяч франков.
— Дорогой друг, — обратился граф к министру, — через сорок восемь часов я принесу вам двести тысяч франков. Никто не посмеет сказать, что человек, носящий имя Юло, причинил ущерб государственной казне.
— Какое ребячество! — сказал маршал. — Мне известно, где находятся эти двести тысяч франков, и я возвращу их. Сдайте дела и уходите в отставку! — продолжал он, швырнув лист веленевой бумаги в ту сторону стола, где сидел член Государственного совета, у которого поджилки тряслись от страха. — Судебный процесс опозорит всех нас, поэтому я добился от совета министров свободы действий в данном случае. Раз уж вы готовы жить, потеряв честь, потеряв мое уважение, жить опозоренным, вы получите положенную вам отставку. Но постарайтесь, чтобы о вас все позабыли.
Маршал позвонил.
— Чиновник Марнеф здесь?
— Да, ваше сиятельство, — отвечал курьер.
— Позовите его.
— Вы, сударь! — крикнул министр, едва только Марнеф переступил порог кабинета. — Вы и ваша жена умышленно разорили барона д'Эрви, здесь присутствующего.
— Извините, господин министр, я живу только на свое жалованье, а у меня двое детей, причем последний появился в моей семье по милости господина барона.
— Каков мошенник, а? — сказал князь, указывая маршалу Юло на Марнефа. — Довольно болтать, вы тут не Сганареля играете! — продолжал он. — Вы вернете двести тысяч франков или отправитесь в Алжир.
— Но вы не знаете моей жены, господин министр! Она все уже промотала. Господин барон приглашал каждый день полдюжины гостей к обеду... Мы расходовали пятьдесят тысяч франков в год.
— Удалитесь! — крикнул министр грозным голосом, прозвучавшим как команда к атаке в разгар сражения. — Через два часа получите приказ о вашем перемещении... Ступайте.
— Я предпочитаю подать в отставку, — дерзко отвечал Марнеф. — Это уж чересчур! Поставить человека в такое положение, да еще вдобавок его побить. Это мне не нравится!
И он вышел.
— Отпетый негодяй! — сказал князь.
Маршал Юло стоял неподвижно в продолжение всей этой сцены, бледный как смерть, украдкой наблюдая за своим братом; теперь он подошел к князю, взял его за руку и повторил:
— Через сорок восемь часов материальный ущерб будет возмещен, но честь!.. Прощай, маршал! Это последний, смертельный удар! Да, я этого не переживу, — прибавил он шепотом.
— Зачем же ты, черт возьми, пришел ко мне? — спросил взволнованный князь.
— Я пришел ради его жены, — отвечал граф, указывая на Гектора. — Она осталась без куска хлеба... а теперь...
— У него есть пенсия.
— Пенсия в закладе.
— Седина в бороду, а бес в ребро! — сказал князь, пожимая плечами. — Каким зельем опаивают вас эти бабы, что вы теряете рассудок? — обратился он к Юло д'Эрви, — На что вы надеялись? Ведь вы знали, с какой щепетильной точностью французские административные органы все учитывают, все протоколируют, изводят целые стопы бумаги, чтобы занести в приход и расход какие-то сантимы? Ведь вы сами плакались, что нужна сотня подписей, чтобы провести самое пустячное дело: отпустить какого-нибудь солдата или купить скребницы для лошадей... Как же вы могли надеяться, что хищение долгое время останется не раскрытым?.. А газеты? А завистники! А люди, которые сами не прочь нагреть себе руки! Или эти бабы вконец лишают вас здравого смысла? Чем это они вам глаза отводят? Или вы созданы иначе, чем мы? Надо было уйти из управления, отказаться от государственной деятельности, раз вы уж не человек, а какая-то сплошная похоть! Помимо преступления вы натворите еще кучу глупостей и кончите... не хочу говорить где...
— Обещаешь мне позаботиться о ней, Коттен? — спросил граф Форцхеймский, который не мог слышать их разговора и думал только о своей невестке.
— Будь покоен! — сказал министр.
— Ну, спасибо, и прощай! Идемте, сударь, — сказал маршал Юло брату.
Князь, наружно спокойный, смотрел вслед братьям, столь несхожим между собою и по внешности, и по душевному складу: один — храбрец, другой — трус, один — пуританин, другой — сластолюбец, один — честный, другой — казнокрад; и он подумал: «У этого труса не хватит духа умереть! А у бедняги Юло, человека безукоризненно честного, смерть уже стоит за плечами!»
Он сел в кресло и погрузился в чтение депеш, присланных из Алжира.
Во всех его движениях сказывалось хладнокровие полководца и вместе с тем глубокое сострадание, которое вызывает картина поля битвы; ибо военные люди, как бы ни были они суровы с виду, на самом деле глубоко человечны, и нас не должно обманывать их мнимое бесстрастие, которое порождается привычкой к боевой обстановке и необходимо солдату на поле сражения.
На другой день в некоторых газетах под разными рубриками появились следующие сообщения:
«Барон Юло д'Эрви подал в отставку. Причиной его решения явились непорядки в отчетности алжирского отделения интендантства, обнаруженные в связи со смертью одного из чиновников и бегством другого. Узнав о проступках этих лиц, которым он имел несчастье довериться, барон Юло был так потрясен, что с ним тут же, в кабинете министра, случился апоплексический удар.
У господина Юло д'Эрви, брата маршала Юло, сорок пять лет беспорочной службы. Его решение выйти в отставку, от которого все тщетно его отговаривали, было принято с сожалением всеми, кто знал барона Юло и ценил его таланты администратора и его высокие личные достоинства. Всем памятны также его заслуги на посту главного комиссара по снабжению императорской гвардии в Варшаве и его самоотверженная деятельность как организатора различных служб армии, спешно созданной в 1815 году Наполеоном.
Итак, еще один из славных представителей наполеоновской эпохи сходит со сцены. С 1830 года и до последнего дня господин барон Юло состоял непременным членом Государственного совета и являлся одним из светил военного министерства».
«Алжир. — Так называемое провиантское дело, нелепо раздутое некоторыми газетами, закончилось смертью главного виновника, некоего Иоганна Виша, который покончил с собою в тюрьме; его сообщник бежал, но будет судим заочно.
Виш, бывший поставщик армии, был честный и весьма уважаемый человек; он не мог примириться с мыслью, что его обманул сбежавший Шарден, смотритель складов».
А в «Парижских новостях» было напечатано:
«Господин маршал, военный министр, во избежание в будущем каких-либо непорядков решил учредить особое провиантское управление в Африке. Как говорят, организация этого дела будет поручена столоначальнику министерства, господину Марнефу».
«В связи с вопросом о преемнике барона Юло разгорелись страсти многих честолюбцев. Должность эта, по нашим сведениям, обещана графу Марсиалю де Ла Рош-Югону, депутату, зятю графа де Растиньяка. Господин Массоль, докладчик дел в Государственном совете назначается членом Государственного совета, а господин Клод Виньон — докладчиком дел».