«Тут его не найти», — подумала Лизбета, приказав извозчику отвезти ее на бульвар Бомарше, откуда она на омнибусе вернулась на улицу Людовика.
На другой день, когда все семейство Юло собралось после завтрака в гостиной, доложили о приходе Кревеля. Селестина бросилась к отцу на шею и держалась с ним так, точно видела его накануне, хотя за последние два года это был первый его визит.
— Здравствуйте, отец! — сказал Викторен, протягивая ему руку.
— Здравствуйте, дети! — важно отвечал Кревель. — Мое почтение, баронесса! Боже, как малыши растут! Так и подгоняют нас: мне, мол, дедушка, тоже нужно местечко под солнцем!.. Графиня, вы, как всегда, дивно хороши! — прибавил он, глядя на Гортензию. — А вот и наше сокровище — кузина Бетта! Мудрая дева! Ну, я вижу, вы тут прекрасно устроились... — сказал в заключение Кревель, исчерпав свои любезности, преподносившиеся им с громким хохотом, от которого презабавно колыхались его багровые пухлые щеки.
И он с некоторым презрением окинул взглядом гостиную дочери.
— Дорогая Селестина, дарю тебе всю мою обстановку с улицы Сосэ, здесь она будет кстати! Твою гостиную пора обновить... А вот и плутишка Венцеслав! Ну, внучата, хорошо ли вы себя ведете? Надо быть благонравными...
— Особенно тем, кто ведет себя неблагонравно... — сказала Лизбета.
— Ваши сарказмы, дорогая Лизбета, запоздали. Дети мои, я желаю положить конец моему ложному положению, которое чересчур затянулось. Как добрый отец семейства, я пришел попросту объявить вам, что я женюсь.
— Это ваше право, — сказал Викторен. — Что касается меня, то я освобождаю вас от обещания, которое вы дали мне перед тем, как я получил руку моей дорогой Селестины...
— Какое обещание? — спросил Кревель.
— Не жениться, — отвечал адвокат. — Воздайте же мне должное, признав, что я отнюдь не требовал от вас этого обязательства, — вы дали его добровольно, даже против моего желания; если вы помните, я тогда еще заметил, что вам не следует связывать себя таким обещанием.
— Да, припоминаю, дорогой друг, — сказал сконфуженный Кревель. — Но, ей-ей, детки, если вы захотите жить в ладу с моей женой, вам не придется раскаиваться... Ваша деликатность, Викторен, меня трогает... Благородный поступок в отношении меня никогда не пропадет даром... Послушайте, черт возьми! Окажите хороший прием вашей мачехе, приходите ко мне на свадьбу!
— Вы нам не сказали, отец, кто ваша невеста, — сказала Селестина.
— Ну, ведь это секрет Полишинеля, — возразил Кревель. — Не будем играть в прятки! Лизбета, конечно, сообщила вам...
— Дорогой господин Кревель, — заметила Лизбета, — есть имена, которых здесь не произносят...
— Ну, так это госпожа Марнеф!
— Господин Кревель, — строго ответил адвокат, — ни я, ни моя жена не будем присутствовать на вашей свадьбе, но не из корыстных побуждений, ибо я только что говорил с вами вполне искренне. Да, я был бы рад узнать, что вы нашли счастье в супружеском союзе. Но мной руководят соображения чести и щепетильность, которые вы должны понять. Я не буду о них распространяться, чтобы не разбередить наши не зажившие еще раны...
Баронесса сделала знак дочери, и та, взяв на руки ребенка, сказала:
— Ну-ка, пойдем купаться в ванночке, Венцеслав! Прощайте, господин Кревель.
Баронесса молча поклонилась Кревелю, а Кревель невольно улыбнулся, заметив удивление ребенка, которому нежданно-негаданно угрожало купанье.
— Вы женитесь, сударь, — сказал адвокат, оставшись в гостиной с Лизбетой, женой и тестем, — женитесь на женщине, которая ограбила моего отца, которая самым хладнокровным образом довела старика до теперешнего его положения; на женщине, которая живет с зятем, разорив предварительно его тестя; на женщине, которая причиняет смертельное горе моей сестре... И вы думаете, что мы согласимся своим присутствием на свадьбе оправдать ваш безумный поступок в глазах общества? Искренне жалею вас, дорогой господин Кревель! У вас нет чувств семьянина, вы не понимаете, что вопросы чести прочно связывают членов семьи. Страсти не поддаются доводам рассудка... (К несчастью, я слишком хорошо это знаю!) Люди, одержимые страстью, глухи и слепы. Селестина, сознавая свой дочерний долг, не решится сказать вам хоть одно слово порицания.
— Этого еще недоставало! — воскликнул Кревель, пытаясь оборвать обвинительную речь зятя.
— Селестина не была бы моей женой, если бы позволила себе сделать вам хоть одно замечание, — продолжал адвокат, — но я хочу попытаться остановить вас, прежде чем вы занесете ногу над пропастью, тем более что я дал вам доказательство своего бескорыстия. Конечно, заботит меня не ваше состояние, а вы сами... А чтобы вы не сомневались в моих чувствах, могу прибавить, хотя бы для того, чтобы успокоить вас относительно вашего будущего брачного контракта, что мое имущественное положение более чем благополучно.
— Благодаря мне! — воскликнул Кревель, физиономия которого сделалась почти лиловой.
— Благодаря состоянию Селестины, — возразил адвокат. — И если вы сожалеете о том, что дали в приданое своей дочери сумму, не составляющую и половины наследства, оставленного ей матерью, то мы готовы вернуть вам эти деньги.
— Знаете ли вы, милостивый государь, — сказал Кревель, становясь в позу, — что раз я покрываю прошлое госпожи Марнеф моим именем, то впредь отвечать перед обществом за свое поведение она будет только в качестве госпожи Кревель.
— Может быть, это очень по-джентльменски, — сказал адвокат, — очень благородно в отношении сердечных дел и неукротимых страстей, но я не знаю такого имени, такого закона, такого титула, которые могли бы покрыть кражу трехсот тысяч франков, подло вырванных у моего отца!.. Говорю вам прямо, дорогой тесть, что ваша невеста недостойна вас! Она вас обманывает, она безумно влюблена в моего зятя, Стейнбока, долги которого она заплатила...
— Это я их заплатил!
— Тем лучше, — сказал адвокат. — Очень рад за графа Стейнбока. Со временем он может расплатиться. Но он любим, очень любим, и это ему доказывают весьма часто...
— Он любим?.. — повторил Кревель, физиономия которого выражала полное смятение чувств. — Подло, грязно, мелочно и пошло клеветать на женщину!.. Когда заявляют такие вещи, сударь, то их доказывают...
— Я вам представлю доказательства.
— Жду их!
— Послезавтра, дорогой господин Кревель, я назначу вам день и час, когда буду в состоянии разоблачить ужасающую развращенность вашей будущей супруги...
— Прекрасно, буду в восторге! — сказал Кревель, к которому вернулось его хладнокровие. — Прощайте, дети мои, до свидания! Прощай, Лизбета...
— Проводите его, Лизбета, — шепнула Селестина.
— Вот как, вы уже уходите?.. — крикнула Лизбета вслед Кревелю.
— А он силен в красноречии, зять-то мой. Развернулся! — сказал ей Кревель. — Еще бы — суд, палата, судебные каверзы, политические каверзы пошли ему на пользу. Так, так... Нынче воскресенье, а этот господин, зная, что я женюсь в будущую среду, обещает через три дня, час в час, доказать мне, что моя жена недостойна меня... Довольно ловко!.. Пойду-ка я домой брачный контракт подписывать. Ну-с, поедем со мной, Лизбета, поедем!.. Они ничего не узнают! Я хотел оставить сорок тысяч франков ренты Селестине, но Викторен так себя держал, что навсегда отвратил от себя мое сердце.
— Уделите мне десять минут, папаша Кревель. Обождите меня в карете у ворот, я найду предлог уйти.
— Ладно, согласен...
— Друзья мои, — сказала Лизбета, застав всю семью в гостиной. — Я еду с Кревелем. Сегодня вечером подписывается контракт, и я могу сообщить вам его содержание. Это будет, вероятно, мой последний визит к этой женщине. Ваш отец взбешен. Он лишит вас наследства...
— Нет, ему помешает тщеславие, — отвечал адвокат. — Он мечтал стать владельцем имения Прель и обязательно сохранит за собой эту землю, я его знаю. Будь даже у него дети, Селестина все же получит половину из того, что он оставит, ибо закон запрещает отказывать жене все состояние при наличии других наследников... Но эти вопросы меня ничуть не интересуют, я думаю о чести нашей семьи... Ступайте, кузина, — сказал он, пожимая руку Лизбете, — внимательно выслушайте, каковы условия контракта.
Спустя двадцать минут Лизбета и Кревель входили в особняк на улице Барбе, где г-жа Марнеф, нежась с возлюбленным, нетерпеливо ожидала последствий шага, предпринятого по ее приказу. Привязанность Валери к Венцеславу постепенно перешла в безумную страсть, которая один раз в жизни овладевает сердцем женщины. Неудавшийся художник, превратившись в руках г-жи Марнеф в совершенного любовника, стал для нее тем же, чем она сама была для барона Юло. Держа в одной руке вышиванье, другой сжимая руку Стейнбока, Валери склонилась головкой к его плечу... Бессвязный диалог любовников, начавшийся сразу же по уходе Кревеля и прерывавшийся при всяком удобном случае, напоминал нынешние бесконечно длинные романы, на титуле коих значится: «Перепечатка воспрещается». Этот шедевр лирической поэзии, естественно, вызвал у художника запоздалые сожаления, которые он и высказал не без горечи.