Бассет Арроуклафф вернулся в дом своих предков после четырехлетнего отсутствия, решительно довольный собой. В тридцать один год он уже успел успешно послужить в одном далёком, но весьма важном уголке мира. Он поддерживал мир в провинции, поддерживал торговый путь, укреплял традицию уважения, стоящую сокровищ многих королей дальних регионов; а также вёл там дело на капитале, которого на родине не хватило бы даже организовать благотворительный вечер. В Уайтхолле и везде, где люди думают, о нём думали без сомнения хорошо. И его отец позволял себе мечтать, что имя Бассета могло бы появиться в следующем Имперском Наградном Листе.
Бассета имел склонность недолюбливать своего сводного брата Лукаса, которого он находил погруженным в истерическую путаницу сущей ерунды, требовавшей всего его времени и усилий, как было и четыре года назад, и вообще почти столько, сколько он его помнил. Это была нелюбовь человека действия к человеку деятельности, и, возможно, она была взаимной. Лукас был человеком с воспитанием выше среднего, лет на девять старше Бассета, а оттенок его кожи говорил бы об интенсивном уходе, если бы речь шла о спарже, но в данном случае свидетельствовал, вероятно, просто о недостатке двигательной деятельности. Его волосы и лоб демонстрировали нотку упадка личности, во всех остальных аспектах выдающейся и положительной.
В родословной Лукаса не было никакой семитской крови, но его внешность ухитрялась сообщить как минимум намек на еврейские корни. Кловис Сангрейл, знавший большинство его знакомых в лицо, говорил, что это несомненный случай защитной мимикрии.
Через два дня после возвращения Бассета, Лукас примчался на ленч в состоянии чирикательного возбуждения, которое не смог остановить даже немедленно поданный суп, и которое рвалось пробормотаться наружу в шумном состязании с полными щеками вермишели.
— У меня появилась грандиозная идея, — прочавкал он, — это просто Оно.
Бассет отпустил короткий смешок, который в других обстоятельствах вполне сошел бы за храп. Его сводный брат имел привычку периодически находить всякую чушь, которая оказывалась "именно Оно". Обычно открытие означало, что он летел в город, предварив свое появление ливнем блестящих телеграмм, чтобы встретиться с кем-нибудь, связанным со сценой или издательским миром, быстро организовать ленч на парочку компаний, легко помещающихся в "Гамбринус" на вечер-другой, и вернуться домой с видом подавленного величия и слегка усиленным оттенком спаржи. Обычно грандиозная идея забывалась через несколько недель из-за возбуждения, вызванного новым открытием.
— Вдохновение пришло, когда я одевался, — объявил Лукас, — это будет Оно в следующей же постановке мюзик-холла "Ревю". Весь Лондон сойдет с ума. Пока есть только припев; конечно, будут и другие слова, но они не важны. Вот слушайте:
Такой воодушевляющий, навязчивый припев, видите, и два удара в басовый барабан на оба слога бор-зой. Великолепно. Я всё продумал; первый куплет певец поет один, а на втором куплете заходит кузина Тереза с четырьмя фанерными собаками на колесиках; Цезарь будет ирландским терьером, Файдо черным пуделем, Джок — фокстерьер, и, конечно, борзой, будет и борзой. В третьем куплете кузина Тереза выйдет одна, а собак протянут через сцену из-за кулисы; тогда кузина присоединится к певцу и пойдет в одну сторону сцены, а вся процессия собак уедет за другую кулису, по пути они пересекутся, это всегда очень эффектно. Тут будет шквал аплодисментов, а на четвертом куплете кузина Тереза выйдет в соболях, и на собаках будут курточки. Потом, у меня есть отличная идея для пятого куплета: каждую собаку будет вести такой щёголь, а кузина Тереза выйдет навстречу, и они пересекутся по дороге, всегда эффектно, а потом она повернется и возьмет всех собак на поводок, и они все будут петь, как сумасшедшие:
Бум-Бум! Два удара в барабан на последние два слога. Я в таком возбуждении, я ни на секунду сегодня не засну. Завтра же поеду в десять-пятнадцать. Я дал Эрмановой телеграмму насчет ленча.
Если кто из родственников и почувствовал возбуждение по поводу создания кузины Терезы, они замечательно сумели скрыть этот факт.
— Бедный Лукас слишком серьезно воспринимает свои глупые идейки, — сказал впоследствии полковник Арроуклафф в курительной.
— Да, — сказал его младший сын менее терпеливым тоном, — через день-два он нам скажет, что публика не доросла до его сенсационного шедевра, а ещё через три недели он будет сходить с ума от идеи написать драму по стихам Херика или еще какому-нибудь многообещающему материалу.
А затем случилось нечто невероятное. Вопреки всему предыдущему, сияющие ожидания Лукаса оправдались и подтвердились дальнейшим развитием событий. Если публика и не доросла до "Кузины Терезы", то теперь она героически подтянулась и вышла на её уровень. Будучи представленной в "Ревю" как эксперимент, вещь получила безошибочный успех; заказов было столько, и таких горячих, что даже богатые выдумки Лукаса на дополнительный "бизнес" не могли удовлетворить растущий спрос. Клубы, переполненные в удачные вечера, подтвердили приговор премьеры, кресла и ложи заметно наполнялись как раз перед началом номера, и столь же заметно пустели сразу после последнего припева. Менеджер в слезах признал, что "Кузина Тереза" — это Оно. Рабочие сцены и критики, а также продавцы программок, говорили друг другу об этом без малейших сомнений. Имя "Ревю" переместилось на второй план, и слова "Кузина Тереза" засияли большими голубыми электрическими буквами на фронтоне величественного дворца развлечений.
И конечно, магия знаменитого припева околдовала весь Метрополис. Хозяевам ресторанов пришлось обеспечить свои оркестры раскрашенными деревянными собаками на колесиках, чтобы высоко востребованная и всегда узнаваемая мелодия сопровождалась необходимыми визуальными эффектами, а грохот бутылок и вилок об столы при упоминании большого борзого обычно топил самые искренние усилия барабанов и цимбал. Нигде и никогда никто не мог избежать двойного притопа в конце припева; гуляки, расходившиеся ночью по домам, выстукивали его на дверях и заборах, молочники вызванивали его своими бидонами, старшие посыльные колотили своих младших коллег в духе того же двойного принципа. Да и более интеллигентные круги великого города не остались глухи к востребованности и значительности популярной мелодии. Предприимчивый эмансипированный проповедник обсуждал с кафедры внутренний смысл "Кузины Терезы", а Лукаса Арроуклаффа пригласили прочитать лекцию про свои выдающиеся достижения в Лигу Целеустремленной Молодежи, Клуб Девяти Искусств, и другие образованные и стремящиеся к образованности организации. В Обществе больше ни о чем не говорили; мужчин и женщин среднего возраста и уровня образованности видели по углам возбужденно обсуждающими не вопрос о том, следует ли Сербии иметь выход к Адриатическому морю, или шансы Британии на успех в международном турнире по поло, но куда более поглощающую тему: вопрос ацтекского или нилотического происхождения мотива Терезы.
— Политика и патриотизм такие скучные и старомодные, — сказала одна почтенная леди с претензией на пророчество, — мы стали слишком космополитичны, чтобы это нас действительно трогало. Вот почему мы приветствуем такие вразумительные произведения, как "Кузина Тереза", в которой содержится оригинальное послание для каждого. Человек не может понять это послание целиком, разумеется, но с самого начала ясно, что оно там есть. Я восемнадцать раз смотрела, и завтра пойду, и в четверг. Этой вещью невозможно пресытиться.
— Если бы мы посвятили этого типа Арроуклаффа в рыцари или во что-то в том же духе, это придало бы нам популярности, — задумчиво произнёс министр.
— Какого Арроуклаффа? — спросил его секретарь.
— Какого? Он же всего один, разве нет? — сказал министр. — Разумеется, того, что написал "Кузину Терезу". Думаю, всем понравится, если мы дадим ему титул. Да, внесите его в окончательный список — на букву "Л".