А сам взрыв, конечно, запомнился. Такое не забудешь. От Маточкина Шара в море мы часов 5–6 шли, но все равно почувствовали, как судорога по островам пробежала и как грохотало. Шар огненный медленно поднимался, все в нем кипело День ясным выдался, но минут через сорок после взрыва небо заволокло и вдруг — снег пошел! Гриб атомный, высоченное такое облако, долго еще стоял, пока его стали потоки воздуха сносить. Вот смотрим, а по «ножке» хорошо видно — понесло его не на север, а к западу, на материк. Наверное, тогда синоптики просчитались.
Обычно после взрывов в «Красной звезде» появлялись маленькие такие сообщения, мол, Советский Союз произвел ядерное испытание, и без каких-либо подробностей. Но в тот раз, помнится, строчка была, за точность ее не поручусь, но с тем смыслом, что малая доза радиации достигла Мурманска.
Набирались мы на Новую Землю через особый отдел. На «гражданку» уходили тоже через него. Был там каперанг Ха- садзе: дальше вам, моряки, не плавать — виза заграничная всем закрыта на 25 лет. А документы получите там, где призывались.
Демобилизовался я, остался в Молотовске и долго потом ходил устраиваться на завод будучи при погонах — никак документы из Одессы не высылали.
Звали меня работать механиком плавбазы — на Севере от завода, но морей мне уже на всю жизнь хватило — так я наплавался. Поэтому пошел работать в цех 9, трубомедницкий, позднее стал бригадиром, бригаду свою из 42 человек, вывел в передовые. Через пять лет получил первую трудовую награду — орден Знак Почета. Работать умел и от трудностей не бегал — позже и другие награды были…
Аукнулась ли Новая Земля? Еще как! Долго и тяжело болел: прыгало давление, хандрило сердце, отказывали ноги — я и сейчас с палочкой хожу, и зрение, было, терял. А ведь когда служил, в сумерках мог разглядеть то, что штурманская вахта в бинокль разглядеть не могла. На счастье мое, нашлись врачи-кудесники, и на зрение сейчас не грешу.
Диагноз: «лучевая болезнь» мне не ставили, а с медицинской книжкой моей странные творились вещи — то ее хранили в особом архиве, то из нее страницы пропадали, то она целиком исчезала, и за период с 1957 года по 1982-й в ней — никаких отметок!
Оставалось мне до пенсии год и пять месяцев, но недуги уже так измучили, что подал я заявление — прошу уволить. Директор завода Григорий Лазаревич Просянкин, он, видимо, в курсе был, не стал меня на инвалидность увольнять, а написал резолюцию: «оформить на заслуженный отдых». Вот так в марте 1988-го я и вышел на пенсию.
Николай Дмитриевич Старицкийв начале 60-х служил срочную на эскадренном миноносце «Безукоризненный» (войсковая часть 87425), был старшиной 1 статьи, командиром отделения рулевых. Кораблем командовал капитан III ранга В.М. Бешкарев. Экипаж «Безукоризненного» также привлекался к испытаниям ядерного оружия на Новой Земле. Он вспоминает:
— Мы находились в районе Новой Земли несколько месяцев — с 26 июля по 6 ноября 1962 года, плавали в районах у губы Белушья и губы Митюшиха. Собственно, испытательные взрывы проводились на полигоне в Митюшихе, в основном воздушные, как я сейчас помню. Не поручусь за абсолютную точность, а поделюсь той информацией, какая доходила до нас.
У нас на борту находилась экспедиция ученых. Работу ее специалистов обеспечивал наш экипаж. Жили они в наших кубриках, а мы — каждый на своих боевых постах. Я, например, в штурманской — так что спал на командирском диване
Ученые если с кем и общались, так с офицерами, и то немного, на мостике или в кают-компании, а мы, матросы и старшины, — нет. Не принято как-то было, да и режим секретности — раз расспрашиваешь о том, что тебя не касается, значит — шпион!
Вот еще про секретность скажу. Тупое это дело! Несколько раз мы замечали в нейтральных водах за 12-мильной зоной натовскую лодку в надводном положении. Мы еще только выходили из Митюшихи, а они, думаю, уже знали, что скоро прилетит самолет и сбросит бомбу. А сами взрывы они наверняка тоже видели
На испытаниях обычный порядок действий был таким. Сначала мы «давали погоду», то есть сообщали руководителям испытаний метеорологические данные в районе губы Митюшиха. Причем важным считалось направление ветра — нужно было, чтобы он дул с материка. Выждав такую обстановку, и доложив, мы уходили миль на 30 от Митюшихи и здесь становились на якорь либо ложились в дрейф, играли боевую тревогу. По ней давалась и вводная: «взрыв атомной бомбы» с такого-то направления.
После взрыва эсминец шел обратно в Митюшиху, становился к причалу, и ученые покидали борт. На суше они пересаживались на ГТС (тяжелые гусеничные вездеходы) и ехали, наверное, снимать показания, непосредственно к месту, над которым взорвалась бомба. Говорили, это примерно 3 километра от причала.
Я читал потом, что та осень 1962 года была самым «урожайным» временем на ядерные взрывы. Их действительно было много, как в дневное, так и ночное время суток. Бомбы в основном сбрасывались с самолетов на парашютах, и взрывные устройства срабатывали на высотах 100–150 метров над землей. Так нам говорили. Их вспышку в первые секунды наблюдали те, кто стоял на мостике главного командного пункта корабля — ученые, наш командир, старпом, замполит, штурман и вахтенные. Мы, матросы и старшины, рулевые, штурманские электрики, шифровальщик — в это время отсиживались в закрытом помещении, потому что специальных очков у нас не было, а всех предупреждали, что от вспышек можно лишиться зрения.
А вот на сами атомные «грибы» мы смотрели вдоволь — через иллюминаторы. Зрелище это красивое, завораживает — пламя в центре буквально клубится, на высоте его подхватывают воздушные потоки и разносят в разных направлениях.
Обычно мы стояли к месту взрыва левым бортом. Ударная волна проходила через нас, если можно так выразиться, спокойно — корабль не била, а плотно нажимала на него как сильный ветер, эсминец кренился на правый борт, а потом выравнивался. И вот какой случай со мной однажды приключился
Мы в тот раз пережидали взрыв в помещении пеленгаторной, а там был один иллюминатор. По тревоге их все обязательно надо задраивать. Мой недосмотр — иллюминатор я закрыл, но «не взял на барашек», он просто висел на петле. Я стоял и смотрел через стекло, как вдали растет атомный гриб. Случайно меня окликнули, я обернулся, и в это мгновение воздушная волна от взрыва ударила в борт с такой дикой силой, что выбила иллюминатор, он подскочил вверх и даже пробил подволок. Это счастье, что он меня не задел, иначе убило бы! Больше того, все помещение пеленгаторной наполнилось серой пылью. Мы даже не поняли — откуда она и взялась.
Про излучение и радиоактивные осадки ничего не могу сказать. Ни у кого из нас не было дозиметрических «карандашей», а ученые всякий раз говорили, что все чисто. Вот высадим их на причал, они кричат на наш мостик: все чисто! Их словам мы доверяли. Тут же давали отбой боевой тревоге, отдраивали люки, открывали двери, иллюминаторы. Если погода выдавалась солнечная, теплая, ребята из экипажа раздевались и умудрялись даже загорать на верхней палубе.
Пока я служил на эсминце, не помню, чтобы кто-то жаловался на здоровье — не было такого. А вот в 1964-м, то есть уже через два года, все и случилось. Я демобилизовался, плавал на атомном ледоколе «Ленин», и вдруг поседел за одну ночь! Лег спать, как обычно, а проснулся седым, как лунь. И после той ночи у меня стала часто болеть голова. Обратился к врачам, начались больничные мытарства. У меня развилась аллергия практически на все лекарства, и врачи не знали, как меня лечить. Перенес инсульт, инфаркт. Позже случился перелом шейки бедра, и мне поставили имплантант. Хирург, который делал операцию, потом сказал, что кости у меня, «как кусочки быстрорастворимого сахара», и никто не знает, с чего бы это. Сейчас я инвалид II группы
Но вернусь к Новой Земле. Из военных кораблей, которые, как и мы, держались у Белушки, мне помнится минный тральщик. Мазутом, соляркой и водой нас обеспечивал танкер «Волхов». С ним приключилась такая история.
На входе в губу, это все штурманы знали, надо прижиматься к правому берегу, иначе можно сесть на камни. Вот «Волхов» на них и сел левой скулой. Был потом разговор, мол, начальство на танкере было пьяным.
Решили снять «Волхов» своими силами. Наш штурман был чем-то занят, и командир попросил меня узнать, когда будет полная вода. Взял справочник, посмотрел и доложил — полная вода будет в 17 часов. Хотя, как сказать — полная? В прилив там она поднимается всего на 15 сантиметров. В 16.45 подошли к танкеру и через кормовой клюз взяли его на буксир. Ровно в 17 часов наш командир дал обеими машинами «малый назад», и «Волхов» легко снялся с камней. Наверное, сказалось еще и то, что за сутки до происшествия танкер дал нам и на тральщик мазут, солярку и воду. Но пробоина на «Волхове» все же была. Они завели на нее пластырь и ушли в Мурманск.
Но вообще-то, из своей «новоземельской одиссеи» я чаще всего вспоминаю тот день, когда ядерный заряд был «доставлен» к цели ракетой. В тот раз и в море мы ушли дальше обычного — на 60 миль. Позже узнали — ракета «промахнулась» и ударила с отклонением на один километр от заданной точки. Какой мощности испытывался заряд, не знаю, но ударная волна нас сильно «качнула» — крен достигал 15 градусов.
Погода выдалась отличная — полный штиль. Снялись с якоря и пошли обратно в Митюшиху и примерно на полпути к берегу встретили полосу горящего моря. Море горит! Не знаю, как и назвать это явление и чем оно вызвано, но, предполагаю, огненной пылью. Еe подняло взрывом с берегов, и затем она осела уже на поверхность воды. Сгущались сумерки, а море ярко полыхало прямо по курсу эсминца. Форштевень резал эту огненную гладь — зрелище очень необычное, зловещее, но красивое.
Мне кажется, испытания в тот год прекратились из-за известного Карибского кризиса. Мы получили приказ, высадили экспедицию ученых в Белушке, загрузили все корабельные погреба боезапасами, так как всерьез собирались воевать, сначала ушли в Северодвинск, а оттуда — в Североморск.
Северодвинца Геннадия Ефимовича Белозеровапризвали во флот 5 октября 1955 года, а спустя ровно две недели над Арктикой прогремел первый ядерный взрыв. Такой вот нюанс из его биографии. Дальномерщик Белозеров служил срочную на большом охотнике ПК-206 из бригады каперанга Осовского. Базировалась она в Полярном. В бригаде было два дивизиона — морских тральщиков и больших охотников. Каждую весну, едва отходили льды, бригада снималась и уходила на Север. Служить ей на Новой Земле предписывалось до поздней осени. От моряков не скрывали — соединение обеспечивает испытания ядерного оружия.
— Что такое крейсер, я знал еще до призыва во флот. Когда работал в ЭМП-8 (электромонтажное предприятие — Прим. О.Х), довелось ходить в сдаточной команде на заводские испытания «Молотовска». Потому и служить я хотел на крейсере. Когда призвали, втайне надеялся, что в военкомате это учтут. Не сложилось. Направили меня на ПК-206 — большой охотник за подводными лодками — такие после войны строили в Зеленодольске. Большими-то они были только по названию, а в ту же длину — чуть больше 50 метров. И экипаж на них — за пятьдесят душ. Как мы гам жили-служили, по нашим временам многим худо представляется. И как в море ходили — тоже, ведь 5–6 баллов для «охотника» предел.