И сразу же возник эффект художественности.
Эффект этот возникает из мускулистой распятости «рук» или «ног» елового корня. И потому, что рядом технический глянец современной вещи. А точнее — из взаимодействия того и другого.
Приблизительно так добивались художественности наши анонимные авторы XIX столетия, когда белорусское слово, пропахшее «мужицким» потом, хатой, пашней крестьянина, понуждали отражаться в «высокотехническом» глянце классических и других отшлифованных литературных форм. Но в XIX веке легче добивались как раз пародийно-комического художественного эффекта. Сознательно извлекали его из столкновения «высокого» и «низкого», «классического» и «мужицкого».
Пройдет какое-то время, и их последователь Максим Богданович настолько «приучит» классические формы к белорусскому, к «мужицкому» слову, что начнет казаться, будто бы они — формы эти и слово белорусское — родились друг для друга. Вспомним хотя бы «Звезду Венеру» или «Меж песков Египетской земли...».
Все, что выше говорилось, как любое сравнение или метафора, не вскрывает всей сложности и противоречивости явления. Нам хотелось только еще раз напомнить не новую истину, что художественный эффект каждого (в том числе и литературного) явления возникает небезотносительно к самому времени и к тому, что окружает это явление, существует рядом.
Чтобы понять характер художественности в ранней белорусской прозе, важно почувствовать и осознать, как, на фоне какой литературной традиции, культуры воспринималось белорусское прозаическое слово. Сила и своеобразие этого слова в нем самом, в той почве, на какой оно прорастало. Но как только оно выносилось «наверх», его самобытность подчеркивалась и как-то окрашивалась светом, который излучался из других, соседних литератур и традиций. Оно отражалось в отшлифованных гранях других литератур, литературы мировой.
В этих условиях некоторые вещи выглядят неожиданно. Попробуйте сегодня похвалить — «пишет примитивно-просто»... А именно так сказал Горький о Купале и Коласе, когда захотел дать высшую оценку их произведениям. Прошло не очень много времени, и исследователи начали выбрасывать слово «примитивно» из известной цитаты. Как это, мол, классики, а «примитивно»? Обидно! Что-то не то, наверное, хотел сказать Горький!
А между тем для Горького «примитивно» было очень высоким и желательным качеством, так как воспринимал он произведения Купалы и Коласа на фоне отшлифованной до безжизненности поэзии декадентов.
«Нашим бы немножко сих качеств! О, господи! Вот бы хорошо-то было!» — восклицал Горький.
Не заметив и не поняв дополнительного художественного эффекта, возникающего в дореволюционные и двадцатые годы, когда белорусское художественное слово по-настоящему начало выходить «на люди», нельзя понять и объяснить многих вещей. Например, художественного преимущества первой книги коласовской полесской хроники перед последней или «Новой земли» перед «Хатой рыбака»...
Сложность дополнительного художественного эффекта в том, что возникает он не только сам по себе (как в том примере, с корнем), а также и через самого художника, через его ощущение времени и места своей литературы в мире.
Стиль М. Богдановича был бы несколько иным, если бы ему не нужно было каждым словом своим, каждым стихом утверждать право белорусской поэзии быть не только «местной», «провинциальной» поэзией.
Когда Якуб Колас писал «Новую землю» и первую книгу «На росстанях», он горел идеей открыть миру неведомое: душу, жизнь белоруса, белорусского народа. Идея эта, как великая цель, как разговор с целым миром, потребовала всей силы таланта, всех его возможностей. Художник еще стоял перед огромными далями целины.
Мелкие таланты перед такими далями утрачивают всякую уверенность, веру в себя. Крупные, напротив, ощущают необычайный прилив творческих сил. Не только из природного таланта, но и из этого острого ощущения бескрайней целины, серьезнейших национальных задач, из разговора с целым миром и выросла поэзия Купалы, Коласа, Богдановича, проза Коласа, Горецкого и Чорного.
***
Одним из качеств высокоразвитой современной литературы как раз и является то, что такая литература существует и развивается как осознанная часть, звено мировой литературы. Ясно, что само понимание мировой литературы бывает более или менее широким. И взаимодействие (психологическое) национальной традиции, национальной литературы и мировой также приобретает новые качества, другой характер.
Сначала — пока литература только отпочковывается от фольклора — обязательно присутствует эффект этнографический, даже экзотический. Именно это качество определяет стиль ранней белорусской прозы. И считать его непременно слабостью нельзя. На первом этапе это как раз дополнительная художественная краска, весьма своеобразная. Вспомним рассказы Ядвигина Ш., ранние произведения Я. Коласа и 3. Бядули.