Патриарх насторожился. Оперся рукой о стену. К нему подскочил дьяк-великан и поддержал его.
– Крепки ли? Отвечай, добрый человек! – глухо повторил Гермоген, тяжело дыша.
– Крепки! – бодро ответил Пахомов.
– Много ль возможет дать нижегородский воевода?
– Правды ради – все пойдем.
– А много ль оружия и зелья у вас? Надежно ль будет войско?
– Пять кузниц новых… куем лезвия немало.
– Копием могуч не будешь. Огненная защита сильней. Взгляни на зловерных. Меж зубьев пасти чугунные на стенах. Наберитесь и вы силы! Чую! Поднимутся православные и изгонят поганых прочь.
Холодные дрожащие руки Гермогена ощупали голову Романа.
– Восстаньте и вы на злохищных! Поднявшие меч – от меча и погибнут! Вещественное вещественным же и погашается… Благословляю и вас на ратное дело. Иссякло озеро нашего христианского смирения!.. Меч и брань – защита правды. Прольем кровь неверных! Прочь польских царей! Изберем своего, россиянина, на царский престол… Имеем и честных бояр и князей, им православные христиане и вручат власть над собою! Передай в Нижнем: разрешаю всех от присяги королевичу!.. Ныне вы ему не рабы!
Голос Гермогена, по мере того как он говорил, становился громче и громче.
Закончил он, крепко уцепившись за ворот полушубка Пахомова:
– Иди! Опасайся соглядатаев!
Патриарх рывком благословил Пахомова, охая и кряхтя, повернулся и, опираясь на посох, ушел к себе в келью.
Патриарший дьяк провел Романа через разрушенный сарай на одну из кремлевских улиц.
Патриарх у себя в келье объявил скрывавшимся у него двум рязанским посланцам, чтобы вписали в ополчение и нижегородцев.
Один из рязанских гостей перечислил Гермогену градские полки с начальниками.
Патриарх, приложив ладонь к уху, с довольной улыбкой слушал.
– Города рязанские и сиверские пойдут с Ляпуновым. Муром – с князем Масальским, Владимир и Суздаль – с Просовецким. У них волжские казаки и черкасы[14], отложившиеся от Пскова.
– А Вологда под кем? – с нетерпением перебил патриарх.
– Вологда?! С Федором Нащокиным…
– Ярославль?!
– Ярославцы никогда не расстанутся с Иваном Ивановичем! Водой их не разольешь…
– Волынский – достойный человек… Да будет благословение господне над ним.
– На той неделе к нему пристал стрелецкий голова Иван Толстой… Пятьсот всадников.
Гермоген весело улыбнулся:
– В ямах Андроньева монастыря по моему приказу зелье зарыли… У панов в погребе вчерашней ночью монахи тайно стяжали. Побывай там. Разведай.
– Добро! Благодарствуем!..
– Монахов несть числа забирайте… Благословляю! Тунеядствуют по монастырям… Наказываю: брать их в ополчение!..
– Кострома… – продолжал рязанец, – пойдет с князем Волконским.
– Надежен ли? – нахмурившись, спросил Гермоген. – Не лучше ль возвести другого знатного дворянина, который в шатости не был замечен… Волконский не мил мне. Он холопьям поблажку дает… бунту пособляет…
– Стрелецкий голова наш… будет следить за князем…
Всю ночь Гермоген и двое посланцев рязанского воеводы Прокопия Ляпунова проговорили о дворянских ополченческих делах. Всю ночь обдумывали они с патриархом, как бы покрепче ударить по врагам.
На следующий день в малые сени патриаршего дома с посохом в руке, весь черный, костлявый, вошел гробовой старец[15] Чудова монастыря Гедеон. В последние месяцы и он потерял покой. Бывало, целые дни лежит в гробу и только за нуждой поднимается, а ныне постоянно в патриарших покоях. Патриарх полюбил старца Гедеона. Ежедневно за трапезой оба они выпивали по кубку церковного вина и по одному кубку меда вишневого, съедали блюдо карасей, пирог «с телесами щучьими» и блюдо ягодников. За едой вели беседу о панах, об иезуитах, о монастырях, а больше о том, кто после Смуты сядет на престол: Голицын или Романов? Гедеон уверял, что ему ночью явилось видение вроде ангела и начертало на стене: «Василий», а это – знамение. Престол обязательно получит Голицын. Патриарху понравилось Гедеоново видение. Ему вообще были по душе все, кто против проныры Филарета Романова и кто был на стороне Голицыных. Но никогда он не высказывал этого вслух, боясь сильной романовской партии и властолюбивой, вздорной матери Михаила Романова, инокини Марфы, жившей с сыном тут же, в Кремле, и пользовавшейся вниманием панов…
15
Гробовой старец – схимонах. Схимонахи обыкновенно спали и гробу, пищею их были хлеб и вода. Схима – самый строгий вид монастырского затворничества.