Выбрать главу

Однако красота-красотой, а гусей доставать надо. Собаки со мной нет, а озеро, будь оно неладно, глубоким оказалось. Подобрал сухую валежину подлиннее, забрел в воду — не дотянуться. Вот уже и водичка сентябрьская в сапоги залилась, а я еле-еле одного гуся вытащил.

Что ж, думаю, придется самому собачьи обязанности исполнять, по совместительству. Раздевайся, говорю себе, давай в воду и тащи добычу в зубах.

Смеркаться уже начало. Вышел на берег и только хотел сапоги стаскивать — смотрю, в кустах что-то серо-бурое шевелится. Кто бы, думаю, это мог быть? Зверь какой?

Я, конечно, рассуждаю, что осень — время для зверей пищей обильное. Медведь, скажем, или волк на человека осенью не нападают. Тигры же в этих местах не водятся. Рассуждаю так, и вдруг обнаруживаю, что я уже у речки и лодку свою в воду толкаю.

Из днища опять вода фонтанчиком бьет, я помаленьку доской гребу. И тут, понимаете, то ли поспешил я почему-то, то ли излишки воды в плоскодонку просочились, но нос ее вдруг в воду уходит, и я начинаю медленно погружаться.

Естественно, в этой ситуации беспокоюсь: как бы ружье и сапоги чужие не потерять. И начинаю «караул» кричать. Гусь, что к поясу привязан, создает мне некоторую плавучесть, но сапоги и ружье (я его на шею повесил) — вниз тянут. Так что кричать я вскоре перестаю и только, так сказать, кормовой частью на поверхности колыхаюсь. Дрейфую по течению. Однако чувствую, что призыв даром не пропал: что-то острое меня за штаны уцепило и к берегу волокет.

Тут — самое главное и происходит. Кто-то меня в воде за левый сапог хватает и начинает его стаскивать. Конечно, сопротивляюсь, другой ногой брыкаю и встаю на дно. Воды — по грудь.

На берегу парни молодые ржут, советы разные высказывают. Первым делом я багор, которым меня тащили, от штанов отцепил. Потом стал сапог спасать. А он не отцепляется да и только. Что делать? Ружье на берег выкинул, за ним — гуся, а сам к сапогу нырнул. Щупаю — заклинился он между гирей какой-то и цепью. Освободил сапог, вынырнул и кричу парням:

— Давайте багор, черти, гирю тащить будем.

Вот когда пришлось потрудиться! На шум да гвалт человек десять на берегу собралось и все вместе едва-едва находку мою из воды выволокли.

Что вы думаете? Другой-то конец цепи к сундучку кованому был прикреплен. Тяжел сундучок оказался. И, на счастье, крепок, хотя поржавел основательно.

Взволновался я, конечно, кричу опять парням:

— Чего встали? Дядя открывать будет?

Тогда тот, что меня тащил, рослый геркулес в тельняшке, подсунул багор под крышку, давнул хорошенько и что-то в сундучке кракнуло. Потянул я за крышку, откинул ее и… Что тут было, описать трудно. Кто охнул, кто крякнул, кто свистнул: в сундучке зажелтели, заискрились монеты царские, кольца, браслеты…

Не знаю, сколько времени мы бы там ахали, если бы у меня от холода зубы не заклацали. Спасители мои живо опомнились, сундук на две жерди водрузили, меня под руки подхватили и потащили нас по берегу. Оказывается, в полусотне метров, за мыском, лесопристань находилась.

В конторке меня отжали, обсушили, а завхоз, добрая душа, глянув на синий нос мой, в сундучке поковырялся, бокал серебряный оттуда вытянул и, газеткой протерев, спиртом наполнил. Вздохнул, какое-то «НЗ» помянул, и говорит:

— Пей на здоровье, добрый молодец, чару эту, исполать тебе за находку. Может, эта чара историческая, может, сам Ермак Тимофеевич из нее вкушал.

«Ура» мне крикнули, а тут и управляющий банком подъехал, и приятель мой, и разные представители. Ну, естественно, качали меня, поздравляли, а потом стали с находкой разбираться. Жаль, что половина сундучка бумажными ассигнациями была забита. Николаевки, керенки и прочая историческая гниль, вплоть до денежных знаков атамана зеленых Ф. Всесибирского, а по-настоящему — Федьки Кривого. Кстати, как потом выяснилось, Федькину казну мы и выловили со дна речного.

Бумажки, конечно, и в прямом смысле погнили, а золото и серебро банк у меня принял. Общий вес — около четырех килограммов. Столько же, сколько и гусь весил, благодаря которому вся эта история случилась. Золотой гусь оказался. Но, между прочим, мы с приятелем его все-таки съели.

Крестины