Дней через десять мне позвонили из секретариата замминистра Минмаша Самсонова и попросили явиться к нему на приём. Это было сказано с нажимом, но мне почувствовалось и уважение. С этим чувством я на следующий день ждал приёма перед кабинетом, утонув в мягком кресле. Есть такой иезуитский приём, гасящий самообладание и способность к сопротивлению, тем более что выбираться из него с достоинством может не каждый.
«Игорь Васильевич вас ждёт!» – приказала секретарша в возрасте, наблюдая, как я освобождаюсь от поглотившего меня вместилища. Мы некоторое время сидели напротив друг друга молча. «Ну вот, вы снова в Москве и рвётесь в бой, – начал он без вступления. – Сначала мы (почему-то говорят всё время « мы», подчёркивая работу целого коллектива, хотя коллектив ничего не делал и мнения не имеет) планировали оформить вас на должность главного инженера строящегося завода, но вы сразу в свою нору… Но, может быть, в сегодняшних обстоятельствах вы правы, надо акклиматизироваться. Родителям помочь, а дальше и карьеру строить. Вы не пропадайте. Мы вас из виду не выпустим, нам ценные кадры и в руководстве отраслью нужны». Он говорил вкрадчиво, казалось, доброжелательно, однако глаза были безучастными, а наклон тела вперёд и вцепившиеся в подлокотники руки выдавали в нём хищника.
«Спасибо, я не пропаду, – съязвил всё-таки я, имея в виду, что сам обойдусь, – а приказ?» Он не дал мне договорить: «Документы получите по почте, всё уже у секретаря». Оказавшись на улице, я вздохнул полной грудью и поехал домой, так как на дачу было уже поздно, да и одному хотелось побыть. Вечером позвонил коллега Шорина, представился Глебом и предложил встретиться завтра.
Рюмочная на Пресне уже исчезла, но мы проявили настойчивость и нашли забегаловку недалеко от зоопарка. Глеб оказался молодым и словоохотливым, но в то же время очень конкретным и чётко выражающим свои мысли. «Мне Шорин всё написал, как раз почта пришла, но там больше о Лётчике и тугоплавких металлах и сплавах, а вот о причинах вашего неожиданного отъезда очень туманно. Мне он посоветовал не мучить вас вопросами, а помочь, если надо». Я уже научился строить беседу так, чтобы не обременять собеседников просьбами, поэтому сообщил Глебу о своих планах продолжить работу на заводе, о визите к замминистра. Тепло отозвался о Лётчике, а о своих сомнениях распространяться не стал, понимая, что могу поставить человека в трудное положение. Зачем? Ведь я только-только начинал что-то понимать, а новой информации после возвращения практически не было. «Ну, давайте, за ваши новые впечатления, – поднял стаканчик Глеб. – У меня ещё появятся вопросы, да и связь с Борисом через меня можно организовать, так что я вам буду позванивать».
Почта из Минмаша с приказом о моём назначении пришла на завод через два дня. Моего предшественника проводили на пенсию, и я переехал в его кабинет, кое-что поменяв в интерьере. На строящийся завод мне пришлось много раз выезжать. Несколько цехов, где производились детали будущих типовых станков, приобрели законченный вид. А вот другие, по всем параметрам более презентабельные, имели незаконченный вид, и там постоянно велись работы. По генплану это должны быть цехи для установки обрабатывающих центров, производящих детали высокой точности и повышенного качества поверхности. Такие станки были ещё в процессе монтажа, и срок его окончания всё время продлевался. Складывалось впечатление, что существуют причины не ускорять процесс, и одной из этих причин были не афишируемые планы видоизменить их функционально для изготовления специзделий, не предназначенных для производства самих станков. Директор строящегося предприятия, которого я давно знал, признался мне, что из Минмаша приходят противоречивые указания, а ему, чтобы завершить проект, следует выполнить все предписания, изложенные в нём. Немцы и австрийцы, присутствующие на стройплощадке, в случае нестыковок строчат протоколы, так как удерживаемая нами гарантийная сумма будет им переведена только после подписания акта о сдаче завода в эксплуатацию. Путём логических размышлений мне стало очевидно, что мой директор посылал меня на стройку по распоряжению руководства министерства, которое предполагало каким-то образом втянуть меня в спорные ситуации, чтобы переложить на мои плечи часть ответственности. Почуяв такой расклад, я ничего не подписывал, при обсуждении спорных вопросов советовал обращаться к технической части проекта, а после откровенного разговора с директором вообще перестал ездить туда, ссылаясь на занятость. Действительно, мой рабочий день постепенно становился наполненным различными проблемами, решение которых входило в мои обязанности. «Кубический» директор настаивал на ориентировании технического отдела на современные методы обработки и производства деталей с применением программного управления. На типовых станках, которые мы изготавливали, такое управление применялось, и оно не представляло особой сложности. А вот на высокоточных станках, которые наш завод разрабатывал по спецзаказам, должны применяться особые программы, учитывающие специфику получаемых деталей, повышенную прочность и сложность поверхности. Таким программированием мы были не в состоянии заниматься и обращались в специализированные организации, чаще всего закрытого типа. Наш завод был ведущим предприятием машиностроительной отрасли СССР, поэтому Минмаш песочило директора, а он налегал на меня. Наш проект предусматривал поставку подобного программного управления вместе с обрабатывающими центрами. Но его нужно было изменить и приспособить к конкретным задачам. Это был ответственный момент. Руководство отрасли понимало, какую ответственность оно берёт на себя. Был готовый проект, где всё это было предусмотрено, но не было специалистов, которые бы приспособили имеющуюся информацию и блоки управления для специзделий. На самом верху разгорелись настоящие баталии, в которых одни обвиняли других в недальновидности и отсутствии базы развития отрасли.