Двор Олатая, окруженный изгородью из жердей стоит у самой опушки леса. Сразу за изгородью начинаются заросли мелкого кустарника и осинник.
Притаившись у изгороди, Келай ждет, когда во дворе покажется Ярвика.
Наконец, она вышла из-за кудо с лукошком в руках.
Утреннее солнце только-только поднялось из-за леса, его лучи играют на серебряных украшениях девушки.
— Ярвика! — окликнул Келай. — Отец дома? Мне с ним кое о чем потолковать надо.
Ярвика подошла к изгороди. Лицо ее было грустно.
— Келай, неужели и ты уходишь на войну? — тревожно спросила она и глубоко вздохнула.
— Э-э, мое дело сторона! — беззаботно ответил Келай. — Две собаки грызутся — третья не лезь.
Еще не так давно Келай, задумав разбогатеть, присоединился к разинцам. Тогда вольница одерживала верх над боярами, и Келай шумел пуще всех, азартно бил купцов, а еще азартнее грабил торговые караваны. Батрак, прежде не имевший ни гроша за душой, он теперь черпал деньги пригоршнями.
Сегодня Келай приоделся особенно щеголевато. Глядя на него, никому и в голову не пришло бы, что еще недавно он был нищим. На нем белоснежный кафтан, перепоясанный алым, как заря, кушаком с кистями. Серебряная тесьма, которой обшита его одежда, так и сверкает. Держится Келай важно, как будто он не только богат, но уже и именит.
Хозяева илема давно поднялись. В хлеву мычит скотина. Из настежь раскрытой двери кудо доносится запах мясной похлебки: там хлопочет хозяйка. Все в усадьбе тархана говорит о прочном достатке.
Келай, выросший в нищете, смотрит на все это с завистливым чувством. Если бы Олатай согласился, Келай хоть сегодня пошел бы в его дом в зятья. И с Ярвикой у них давно уже все обговорено…
— Мне теперь на войне делать нечего. А бояр я не боюсь! — ухмыляясь, говорит Келай. — Если придут сюда да прижмут меня покрепче, откуплюсь серебром-золотом, его у нас с тобой теперь немало в том горшке зарыто. Так что мне бояться нечего.
Услышав о зарытом горшке, Ярвика вспыхнула, но промолчала, только опустила голову.
Дело было так. Раз случилось Келаю ограбить богатого купца. Он открылся Ярвике, похвастал перед ней своею удачей, и они вдвоем, уйдя в лес, закопали под деревом большой горшок, полный золота и серебра.
Ярвика считала Келая своим женихом и, обрадованная свалившимся на нее богатством, не удержалась, рассказала отцу о том, что Келай собирается к ней свататься, и о том, каким богачом он теперь стал. Открыла отцу и место, где спрятан клад.
Олатай выслушал дочь внимательно и, ни слова не говоря, вышел из избы. Ярвика видела, как отец под проливным дождем пошагал к дубовой роще с заступом в руках.
Когда он вернулся, в руках его по-прежнему был только заступ. Но Ярвика все поняла.
Дочери Олатай сказал:
— Яблокам не расти на осине — дочь тархана не пойдет за голодранца. И думать о нем забудь, я могу породниться только с тарханом!
Суровые слова отца камнем легли на сердце девушки. Но она не посмела возразить, только пролепетала сквозь слезы:
— Отец, что ты сделал с деньгами?
Олатай самодовольно хохотнул:
— Теперь твое золото в надежном месте. Недаром старики говорили: кто ловок, тот мясо ест!
Ярвика, боясь навлечь беду на голову отца, ничего не сказала Келаю.
Теперь, стоя рядом с парнем у изгороди, она слушала его бахвальство и подавленно молчала.
— Эх, Ярвика, и заживем же мы с тобой! — говорил Келай. — С этаким-то богатством, и я смогу стать тарханом.
V
Стопан проснулся на рассвете. Мать уже напекла блинов. Дед Ямбаш, взяв в руки блюдо с блинами, прочел языческую молитву о том, чтобы внук вернулся из похода невредимым.
Все сели за стол, и старик сказал Стопану:
— Твой отец был отважным человеком. И ты, внучек, будь таким же. Не дрогни в битве со злыми врагами, крепко стой за народ. Робкого любой одолеет, а храброго не возьмет ни каленая сабля, ни острое копье.
У деда Ямбаша один глаз. Второй он потерял несколько лет назад в сражении с царевыми людьми. Теперь он в упор смотрит на Стопана единственным глазом, напутствует внука:
— Не забывай отца, пусть его судьба наполняет твое сердце гневом.
Десять лет прошло с тех пор, как погиб отец Стопана. Был бунт, отца посчитали зачинщиком, и царевы люди забили его батогами до смерти…
Старик не напрасно напомнил парню об отце. Стопан почувствовал, как его сердце вновь наполняется гневом против врагов. А гнев сродни ветру, бывает, утихнет на время, а там, глядишь, превратится во всесокрушающую бурю.
Стопан поглядел на старика, и вдруг вспомнился ему такой же ясный осенний день ровно три года назад.