Второе письмо было из родной деревни от моего задушевного друга Степана Свинцова. Он пересказывал деревенские новости и среди прочего описал трагическую судьбу Алексея Казанцева. В первые дни войны он был призван в армию. На фронте отличался беспримерной храбростью, был награжден георгиевскими крестами и произведен в офицеры. В одной из атак он пошел впереди своих солдат и был разорван в клочья немецким снарядом. В деревню Абленкино прислали из части его кресты и медали, офицерские погоны и окровавленную фуражку с кокардой…
Прошло еще полгода. 1917 год я встретил на одном из больших заводов Урала.
В феврале завод забастовал.
Утром, во внеурочное время кто-то в котельной дал сигнал, и зычный рев гудка, напугав одних и радостно взбудоражив других, понесся над корпусами и дворами завода. Хотя я кое о чем догадывался из случайно услышанных разговоров моих старших товарищей, сигнал к забастовке застал меня врасплох. Мне еще никогда не приходилось участвовать в забастовках.
— Бросай работу! — крикнул мне рабочий, стоявший у соседнего станка. — Бастуем!
— Забастовка! Забастовка! — слышалось отовсюду.
Рабочие останавливали станки и выходили из цехов во двор.
Радостный, словно в предчувствии какого-то небывалого праздника, бросился во двор и я. Там уже шумела и колыхалась огромная толпа. Все что-то говорили, кричали, но заводской гудок продолжал непрерывно гудеть, заглушая все голоса.
— Товарищи! — вдруг услышал я громкий голос человека, стоявшего на куче железного лома. — Мы решили провести забастовку, но нагрянули события неизмеримо более важные, чем наша забастовка. В Петрограде восстал народ и сверг царя!
Его слова потонули в общем могучем гуле. Он говорил еще что-то, и я, чтобы слышать, стал пробираться к нему поближе.
Протолкавшись, я взглянул на оратора. Это же Спиридон!
Спиридон говорил о революции и о том, что надо объединить свои силы, сплотиться вокруг партии большевиков и бороться за счастье народа.
— Правильно, Николай! — крикнул кто-то позади меня. — Крой буржуев, не жалей!
Спиридон заметил меня, улыбнулся.
«Узнал!» — обрадовался я.
Окончив речь, Спиридон подошел ко мне, крепко сжал мои руки.
— Жив, Кирилка! Рабочим стал, нашел-таки правильную дорогу.
— Это ты указал мне путь, Спиридон.
— Спиридона теперь нет, я ведь — Николай Дождиков. Так зовут меня от роду. Пришел к вам на завод от комитета большевиков. Помнишь про жар-птицу? Вот она и прилетела. Смотри!
Я посмотрел, куда указывал Николай.
Высоко над людьми на длинном древке вился красный флаг, сиявший, как заря.
Народ хлынул из заводских ворот на улицу. Великая, несокрушимая сила чувствовалась в его движении. А впереди, пылая алым огнем, плыло над головами красное знамя — жар-птица, жар-птица трудового народа.
гремела песня.
Мы с Николаем шли вместе с рабочими нашего завода по улицам города. Полицейские куда-то попрятались, на тротуарах, приветствуя демонстрантов, стояли жители города. Поодиночке и целыми группами они присоединялись к демонстрации. Теперь рядом с нами шагали не только рабочие, но и мелкие служащие, гимназисты, реалисты и мастеровые. И уже не одно знамя, а десятки алых знамен колыхались над толпой, словно стая огненных птиц.
Меня удивило, что в рядах демонстрантов шли какие-то толстые важные чиновники с красными бантами в петлицах. На ступенях церкви молодой краснощекий поп в распахнутой лисьей шубе выступал с речью перед хмельной от радости толпой прихожан.
Мы останавливались почти на каждом перекрестке, и тут же возникал бурный митинг. Ораторы — рабочие, студенты, солдаты, — стараясь перекричать гул тысяч голосов, выкрикивали волнующие, пьянящие душу слова:
— Свобода!
— Братство!
— Равенство!
Я не заметил, как отстал от Николая. Он еще раз выступил с крыльца реального училища, а потом затерялся среди демонстрантов.
Так много нового и неизвестного обрушилось на меня в тот незабываемый день, что мне было трудно разобраться в том, что происходит вокруг. Да и зачем разбираться, думал я, когда и так ясно, что наступила новая жизнь, в этот день с лица земли исчезли горе и нужда, теперь люди будут жить в вечном празднике, весело и счастливо.