Эх, может, послать все эти джокеры, жить бы здесь да жить? Нет, не вариант. Скоро Илим станет центром самостоятельного воеводства, а власть здесь станет гораздо жестче. Не хочу. Хабарову лет уже сколько? Думаю, к пятому десятку подбирается. А рвется в бой. А мне еще и тридцати нет, хоть здесь, хоть в прошлой жизни. Не хочу мягкую перину. Нет, хочу, но не только. С тем и заснул.
Недели через две вернулся Хабаров. Вернулся с отказом: воевода и боярин Пушкин не позволили ему идти в Приамурье. К его возвращению мне удалось исправить все простые поломки хабаровских пищалей. Осталось шесть штук с серьезными проблемами.
Я послал гонца к Хабарову. Тот приехал за оружием, сели поговорить в мастерской.
– Ну как? Вышло, Кузнец? – спросил он, поздоровавшись.
– Почти. Есть еще несколько трудных. Покумекаю, может выйдет.
– А вот у меня пока не вышло, – грустно проговорил он.
– Так теперь не пойдешь на Амур?
– Пока не пойду. Самоходом не хочу, я уже говорил. А воевода даже слышать не хочет. После того как Васька Поярков обделался и почти сотню людей положил, сторожится воевода.
– Оно понятно.
– Так ведь Поярков-то сам виноват. Гостей захватывал, головой не думал. Вел себя как дикий волк, а не как письменный голова.
Ишь ты, подумалось мне, гуманист, блин. Небось сам, когда с Галкиным якутов воевал, не особенно о правах человека рассуждал.
А вслух сказал:
– А как надо было?
– Нечто сам не знаешь? Сначала надо было узнать, кто здесь кто: кто с кем дружит, кто с кем воюет, какая за кем сила стоит. Вот как узнал всё это, тогда можно и зубы показывать. И тоже с головой нужно делать всё. А он, видно, больше ягодицами думал.
– Это да. Так что теперь будешь делать?
– А подожду.
– Думаешь, воевода после иначе рассудит?
– Нет. Воевода-батюшка Василий Никитич иначе не рассудит. Только вот лихоманка его бьет. Похоже, недолго ему осталось. А там и поглядим. Может быть, с новым столкуюсь.
На этом пока разговор закончился. Хабаров отсчитал мне серебро, забрал ружья. На том и расстались.
А я стал думать дальше. Со своим десятком я, похоже, уже поладил. Серебра казачки получают раза в три больше, чем государево жалованье. Да и с житом у них всё неплохо. Главное же, что мы стали друзьями: стройка, где все намахались топором, натаскались бревен, вечерние посиделки – всё это очень сблизило нас, объединило.
Только десяток – это немного, пришла пора новых искать. Но ехать самому негоже. Почему? Всё же я здесь человек новый. Вот реально, сколько я в этом мире? До полутора лет не дотягивает. Людей не всегда понимаю. Тут нужен свой. Совсем свой, причем такой, чтобы и для меня был свой. Кажется, тут всё понятно: казаки здесь свои. Так, да не так: в этом мире они, конечно, свои, только вот не в Якутском воеводстве. Здесь они тоже все пришлые.
Думал я не один день. Пока случайно, обходя свое хозяйство, не обратил внимание на работников. Большая их часть работала молча, без нареканий. Ко мне обращались редко, недовольства не высказывали. Тем более что еда у них стала лучше, чем прежде, денежек за лишнюю работу подкидывал, стал давать время на собственные занятия.
Но был один, кто сразу выделялся: к нему шли с проблемами, спорами; он, по сути, руководил работами. Речь идет о мужике, похожем на цыгана. Я расспросил о нём грамотея при складе, подумал и решил попробовать договориться с ним.
Утром, нарядив работных людей на работу, а казаков – на службу, велел позвать к себе того цыгана, что в первый день мне зубы показывал. Звали его Степаном. Прозвище было Смоляной. И если вспомнить, что цыгане на Руси объявились только при матушке Екатерине, а в Сибири и того позже, то это очень меткое прозвище. Волосы и глаза как смоль, кожа темная, дубленая. Некогда был он промысловым человеком не из последних. Людей знал, люди его знали. Но попал в кабалу, потому и оказался на солеварнях.
Цыган, войдя в светлицу, посмотрел на меня с вызовом: дескать, чего надо?
– Садись, Степан. Разговор есть.
– Об чём нам говорить, Кузнец? Ты десятник – я кабальный.
– Раз позвал – значит, есть разговор, – ответил я, приподнявшись над столом. Прием этот я уже давно выработал: как осознал, что ростом буду повыше, чем все остальные. Почти два метра – это даже в XXI веке совсем не маленький мальчик. Еще не встав полностью, я уже изрядно возвышался над собеседником.
Тот сел. Вызова в голосе поубавилось.
– Чего звал-то?
– Скажи мне, Степан, хотел бы ты из кабалы выбраться?