— Вот тебе на бедность, и чтобы духу твоего здесь не было! — с этими словами он ушел, все еще шипя как змея.
Джон поднял пакет, но из дома не ушел, а пробрался ни жив ни мертв в свою комнату, разделся до рубахи, хотя дело было днем, и улегся в постель, дрожа и жалобно стеная. Не сомкнув глаз в течение всей ночи, он, при всем своем горе, пересчитал брошенные ему деньги и те, которые, как было сказано, сберег во время путешествия.
— Чепуха! — сказал он себе. — Я и не собираюсь уходить, я хочу и должен здесь остаться!
Тут в дверь постучались двое полицейских, вошли и велели ему встать и одеться. В страхе он повиновался, затем они приказали ему собрать свои вещи, которые, впрочем, и без того были сложены самым аккуратным образом, так как он еще не успел распаковать свои дорожные чемоданы. Затем полицейские вывели его из дому, слуга вынес вслед за ним его вещи и, поставив их на улице, захлопнул дверь перед его носом.
После этого полицейские предъявили ему приказ — под страхом наказания никогда не входить в этот дом..
Потом они ушли, а он еще раз взглянул на обитель своего утерянного счастья и увидел, как приоткрылось одно из высоких окон и пригожая кормилица сняла пеленки, которые сушила там по деревенскому обычаю. При этом снова послышался писк ребенка.
Джон побежал со своим имуществом в гостиницу, снова разделся и улегся в кровать, где его уже никто не потревожил. На другой день он в отчаянии пошел к адвокату, чтобы узнать, нельзя ли предпринять что-нибудь. Но тот, даже не выслушав его до конца, сердито закричал:
— Убирайтесь отсюда, осел вы этакий, и бросьте ваши дурацкие плутни с наследством, не то я засажу вас в тюрьму!
Совершенно уничтоженный, Джон в конце концов уехал в свою любезную Зельдвилу, которую покинул всего несколько дней тому назад. Он снова поселился в гостинице, где осмотрительно тратил свои наличные деньги, и по мере того как они таяли, с него сходила прежняя спесь.
Зельдвильцы отнеслись к нему со свойственным им юмором, и так как теперь он сделался доступнее, они разведали кое-что о постигшей его судьбе и об имевшемся у него небольшом капитале, который уже шел на убыль. В конце города как раз продавалась старая маленькая гвоздильня, и они предложили Джону купить ее, уверяя, что она вполне может прокормить своего хозяина.
Чтобы собрать деньги на покупку, ему пришлось продать все свои атрибуты и украшения, что он и сделал с легким сердцем, так как больше не возлагал на них никаких надежд. Они всегда его обманывали, и он не хотел о них заботиться.
К этой скромной кузнице, где выделывались два-три сорта простых гвоздей, он получил в придачу старого подмастерья, от которого без особого труда выучился новому ремеслу и стал отменным гвоздарем. Вначале он ковал по необходимости, а со временем — с большой охотой, так как познал, хоть и поздно, счастье простого постоянного труда, который поистине освободил его от всяких забот и очистил от дурных страстей.
С чувством благодарности смотрел он, как у стен его низенького закопченного домика подымались красивые тыквы и вьюнки, высокие кусты бузины давали тень его жилищу, а в горне всегда поддерживался приветливый огонек.
И только иногда, в ночной тишине, он обдумывал свою судьбу, и несколько раз в годовщину того дня, когда увидал госпожу Литумлей с малиновым пирожным в руке, кузнец своего счастья бился головой о горн, каясь в той нецелесообразной помощи, которую вздумал оказать своему счастью.
Но мало-помалу прекратились и эти припадки, по мере того как улучшалось качество гвоздей, которые он ковал.
1874
