— Ага, — весело сказал Тимка, — ты сказал, что приличные гены обошлись без меня… Ругался.
— Я не ругался, — сказал дед, — я тогда был в таком состоянии, что уже не ругался.
Где-то далеко закуковала кукушка. И куковала, слава богу, долго. Вернулась стрекоза и вновь нахально уселась на поплавок, и закачалась… У Тимки отчего-то сжалось сердце.
— Дед, а ты стихи знаешь? — спросил Тимка.
— Очень немного, к сожалению, — вздохнул дед. И улыбнулся. И у Тимки отлегло с души.
— Не про бокальчики, правда…
— Прочитай, — попросил Тимка.
— Вот стихи, написанные тоже в дороге, — сказал дед, — и я их люблю.
Дед надолго замолчал.
«Кузнечик дорогой…» — Тимка поджал колени и, обхватив их руками, смотрел в воду, на круги, разбегающиеся от танцующего поплавка со стрекозой.
«Кузнечик дорогой…» Тимка смотрел на воду й улыбался той улыбкой, что называется глупой.
— Ты, дед, не бойся… — произнес наконец Тимка.
— А я и не боюсь, — улыбнулся дед, — просто я огорчаюсь.
— Знаешь что, — сказал Тимка, — пошли… Хватит тебе спать. Там… и Алька одна, и вообще.
Дед смотал удочки, и они пошли. А червяков из банки выпустили на свободу. Повезло червякам, что и говорить.
Алька стояла у погасшего костра и перемешивала золу длинной обугленной палкой-кочергой.
— Бьюсь… — Дед опустил на землю пустое ведерко. — Бьюсь об заклад — в этой реке полно рыбы. Однако сегодня возобладали гуманные мотивы. Вследствие чего популяция местной фауны сохранена в неприкосновенности, — просто объяснил дед отсутствие рыбы.
Алька перестала задумчиво «кочегарить» и мельком глянула на Тимку. Тимка был серьезней.
— Не клевала, — перевел он речь деда, — рыба.
— В другой раз… — осекся дед.
— А я уж думаю, что вас так долго нет, — Алька облегченно улыбнулась. И открыто посмотрела на Тимку. Тимка слегка покраснел и сказал:
— Так дед же… Он же… Дед ведь пока всю рыбу не выловит… Он же как этот… фанат. Его же никак не отвлечешь.
Дед оглянулся на Тимку и задумчиво произнес:
— Мне всегда было интересно, когда все врут и никто не краснеет.
— Почему это не краснеет? — Тимка действительно покраснел.
Мнительная Алька поглядела на деда, на Тимку и тоже залилась краской. И вдруг так саданула «кочергой» до золе, что Тимка попятился.
— А я с… дедом… это… — выдавил Тимка и тихонько возненавидел свой неповоротливый язык и всего себя, дурацкого, неуклюжего, совсем не мужественного. А, наоборот, такого… прямо никакого…
— Я купался… — наконец сказал Тимка и, решив уточнить, добавил: — Там… в этой… реке… — И тут же испуганно подумал: «Что я сказал?! Она, конечно, сразу подумает… что я нарочно… Тем более, что я… А она подумает, нарочно… Как будто специально. Как будто намекая… Как будто…»
Тимка жалостно вздохнул.
— А я гуляла, — сказала Алька, настойчиво взбивая из золы гоголь-моголь.
— А я… купался… там, — повторил Тимка и вспомнил, что он это уже говорил.
— А я гуляла, — сосредоточенно повторила Алька, как на допросе.
«Кажется, сейчас помру», — подумал Тимка и принялся лихорадочно искать, что бы сказать, но как назло в голову лезло идиотское «я купался»… Но неожиданно Тимку осенило:
— Где? — спросил он. — Где гуляла?
— Там, — кивнула в сторону леса Алька. и вновь стало тихо. Пауза затянулась. Она уже стала шире той черты, когда еще можно что-то сказать. Она стала красноречивой, потом тоскливой, потом подозрительной…
Тимка внутренне собрался. Нужно было говорить. Что? Наорал побольше воздуха и очень громко произнес, как прокричал:
— Погода сегодня хорошая…
— Хорошая… — отозвалась эхом Алька.
— А вчера был дождь… ночью, — сказал Тимка.
— Дождь, — повторила Алька. В этот критический кошмарный момент вернулся дед, который отходил к машине.
— Ландыши, ландыши, теплого мая привет… — пел дед. Сунул Тимке котелок и велел сбегать за водой. Алька вцепилась в спасительную пачку макарон, и обстановка разрядилась. А сам дед принялся разжигать новый костер. Он поступил очень мудро. Любовь любовью, а кушать все равно хочется.