- Кх-кх, - кашлянул отец.
Митяй повернулся к углу и неумело несколько раз перекрестился.
На столе стоял горшок с кашей, крупно порезанная зелень, огурцы и хлеб. К отцу подсела мать. Сел за стол и Митяй.
- Сегодня, как и заказывали. – Мать разглядывала сына. - Гречка с салом.
Митяй сидел со скрытным видом, потому что гречневую кашу, тем более с салом, не заказывал. Он любил рыбу жареную, варёную, любую.
Начали есть.
Возможно, отец был не в духе, поэтому ни с того ни с сего зыкнул:
- Руки вымыл?!
Митяй размышлял, от какого сказанного глагола ему достанется меньше. «Забыл» - два удара в лоб деревянной ложкой. «Не мыл» - ответ категоричный, поэтому один подзатыльник, но сильный. «Не твоего ума дело» (не глагол, но всё равно) – два удара в лоб и подзатыльник в строгой очерёдности.
- Вымыл! – твёрдо сказал Митяй.
- Хватит тебе, - заступилась мать. – Садись к столу.
- А-а-а, - уже думая о чём-то другом, протянул отец. – Молодца…
Глава семейства умело орудовал ложкой; подковырнёт кашу в горшке, а там ещё кусочек сала. А Митяй, как не старался за ним не поспевал, к тому же сало попадалось редко. Мать, как и все раздобревшие женщины, ела мало, как мышка.
- Отец, ты можешь не чавкать? – усмехнувшись, спросила мать.
- А-а-а, ага… - кивнул отец, превратившись из главы семейства в рядового обжору.
- Ага… - передразнила мать.
«Вот стерва привязалась, - подумал отец, рассматривая материнскую грудь, которую, в прочем, видел неоднократно. – Надо ночью залезть на эту колоду. Может, тогда подобреет».
- Я к Пётру Петровичу схожу? – спросил Митяй.
Отец, как бы уже отстранённый от роли главкома и, видя, что жена смотрит с пристрастием, решил не усугублять и взял паузу.
- Сходи, - разрешила мать. – Но только до одиннадцати. Утром кормить скотину.
- Там с корреспонденцией повестку призывную кинули, - вставил, между прочим, отец.
- Я тебе тыщу раз говорила! – восстала мать. – У моего сына плоскостопие и он ни в какую армию не пойдёт.
- Да там по поводу учёта.
- Никаких учётов!
- Ну, я пошёл, - сказал Митяй.
Отец в очередной раз кашлянул.
Митяй машинально развернулся и неумело осенил себя крестным знамением.
Отбежав от дома на приличное расстояние, когда слова уносятся ветром и слышать их могут лишь сверчки, да лягушки, Митяй выругался:
«Суки! Чёртова церковно-приходская школа. Всё равно убегу».
Прошедшей зимой отец тяжело болел, таблетки не помогали, к тому же быстро кончались. Уже маячила дата отплытия в тёмное царство, когда отец, как за спасательный круг, уцепился за веру в Бога. Он, бывший агроном, к тому же коммунист, всю жизнь отвергавший его существование, взялся молиться, чтоб зацепиться за этот, белый свет. Отыскав на чердаке иконы, Митяй повесил их в угол.
- Боже спаси. Боже сохрани, - кряхтел отец одно и то же, потому что другие молитвы, естественно, не знал.
Трудно сказать, что помогло: крепкое здоровье, доставшееся от деда сибиряка, или поддержал его Величество случай, возможно, и Бог приложил свою всесильную руку, но отец, наконец, пошёл на поправку, впоследствии став самым верующим человеком. После этого воскресения домашний быт поехал по новым рельсам. На первом месте ВЕРА, на втором она же, на третьем и последующих местах служение культу. К тому же отец параллельно внедрял русские старо-деревенские традиции, причём внедрял, можно сказать, принудительно.
Человек ко всему привыкает. Только несвобода даётся ему с колоссальным трудом.
«Всё равно убегу», - твердил про себя Митяй.
Он вдруг вспомнил, как не единожды рыл под дорогой подкоп, но каждый раз приходилось копать сначала, потому что подземных ход кто-то рушил.
Однажды, чтобы убежать Митяй пустился на хитрость. Отец, забросив на дорогу коммерческую листовку, со временем наладил бартер между городом и деревней: вверх поднимались экопродукты, вниз опускался ширпотреб. В один из вечеров, когда обменный процесс шёл с особым азартом, Митяй, отбросив в сторону мешок с картошкой, привязался к верёвке сам.
- Тяни! – закричал он наверх.
- Мужик, ты чего там кабана привязал?! – кричали сверху.
- Стой! – выл отец, видя, как Митяй близится к свободе. – Давай обратно, вниз! Вниз говорю!!
Митяй кубарем скатился вниз.
«Всё равно убегу», - успокаивал он себя, вспоминая, как после беседы с отцом болели ягодицы.
Воспоминание о ягодицах вернули Митяя во вчерашний день, когда между ним и тридцатилетним Петром Петровичем, бывшим учителем астрономии, произошло, как говорил впоследствии сам звездочёт, «недопонимание». Митяй вечерами, когда был свободен, наведывался к Петру Петровичу глядеть в подзорную трубу, но звёзды его мало интересовали, фонтанирующий город за насыпью вот главный объект притяжения. Высотки с мерцающими огнями, рестораны с танцующими парами, одинокие дамы у стоек…
В тот памятный вечер Митяй был в лёгкой футболке и парусиновых шортах.
Заняв удобную позу: голова наклонена, а зад оттопырен, Митяй искал трубой черты женского пола. Когда красивая дама была взята под прицел, Митяй почувствовал на себе учащённое дыхание Петра Петровича, который стоя сзади, прихватил ягодицу смотрящего вперёд гостя. Не получив мгновенного отпора, так как Митяй был полностью поглощён блондинкой в объективе, настырный астроном пристроил и вторую руку.
- Дима, будь моим другом, - массируя ягодицы, шептал Пётр Петрович. – Я так одинок.
Дама повернулась к Митяю лицом, и он от неожиданности ахнул, удивившись совпадению реальной красоты с его ночными фантазиями. Для получения наивысшего блаженства Митяю не хватало одиночества. Ему мешали ласки астронома, который, похоже, совсем потерял голову от любви к мужскому полу. Приспустив шорты, он из всех сил старался протиснуть между ягодиц стержень своего желания. Словно что-то почувствовав, блондинка в объективе спорхнула со стойки в водоворот танцующих пар. Вскрикнув от боли, Митяй выпрямился.
- Дима, о нашей дружбе никто не узнает, - тараторил Пётр Петрович. – Я скоро буду богат. Звезда на небе, которую я открыл, принесёт нам счастье. Она, правда, ещё маленькая и за неё сейчас много денег не дадут. Но она быстро прибавляет в весе. Верь мне. Нужно всего-то чуть-чуть подождать, когда она подорожает. Мы сделаем подкоп и убежим отсюда во Францию.
Митяй и астроном смотрели друг на друга. Жилистое тело Петра Петровича подрагивало в ознобе. Из одежды и сопутствующих аксессуаров на нём были только наручные часы. Между ног, похожий на зенитное орудие - только в миниатюре - возвышался член Петра Петровича.
- У отца в сарае висит двустволка, - надевая шорты, предупредил Митяй. – Если что… не промахнётся…
Свернув с дороги, Митяй перепрыгнул через ручей, снабжающий влагой болото, из которого неслось многоголосица «ква-ква», и, по петляющей вверх тропинке, стал подниматься к дому астронома.
«Как поступить? - размышлял Митяй, ориентируясь на свет, который выпадал из мансарды. – Если звездочёт будет снова навязывать дружбу. Я хочу блондинку, он хочет меня. У каждого человека свои прибамбасы».
Астроном давно поджидал Митяя. Он сидел на лавочке у крыльца и нервно покуривал. Рядом стояла пепельница с ещё одним непогашенным окурком.
- А-а-а, Дима. Здравствуй… - удивился Пётр Петрович, правда, немного фальшиво. – А у меня всё готово. Я поставил новую оптику с расширенным обзором. Пожалуйста, смотри.
«Молчание знак согласия».
Митяй, не сказав ни слова, шаркая по ступенькам, поднялся на второй этаж, где действительна готовность была номер один: звёздное небо открыто, подзорная труба нацелена, сервированный чайный столик в углу, естественно, для двоих.
Митяй вцепился в подзорную трубу. И тут же, невероятно, увидел в объективе блондинку, смотрящую прямо на него. Приподняв бокал, она посылала ему воздушные поцелуи. Возбуждение переполняло тело; Митяй предался неге, от которой сильно тикало в висках.