Сам Митяй ел на скорую руку, наблюдая за тем, как отец с крестом нарезает круги вокруг дома. Мать приводила себя в порядок, одним словом женщина, стремящаяся ещё нравиться.
Наступил тихий час, когда каждый в семье делал то, что вздумается. Митяй сидел на чердаке и рассматривал послание, которое, как мы помним, являлось приложением к кукле.
«Интересная штуковина этот фольгированный листок, - размышлял Митяй. - Если его смять в комок и отпустить, он распрямляется без складок и царапин. Если попытаться его разорвать, потраченных сил становится жалко, потому что он стойкий, как оловянный солдатик. Возможно, тайна его необычности, заключалось в цифрах и не понятных буквах. А ещё в рисунке».
Митяй силился распутать хитросплетения конечностей: то, что на рисунке двое было видно не вооружённом глазом.
- Сверху голова, кажется, моя… - сказал Митяй. – А это… голова блондинки.
Митяй взглянул на послание под другим углом и увидел очертания другого изображения: как бы одна картинка наслаивалась на другую. Правда, у верхней контурный штрих выделялся чётче. Митяй провёл пальцем по листу. Изображения пропали.
«Здоровяк со спущенными штанами. Со спины лица не увидать».
- Это же был отец, - прошептал Митяй. – Ой-ой-ой…
- Дима. – Это был голос Петра Петровича. – Отзовись, ты где?
Митяй, зацепив охапку сена, прикрыл полюбившуюся ему куклу. Затем пружинистыми прыжками проскочил, словно полосу препятствий: лестницу, лавочку в сенцах, тугие мешки на крыльце.
Пётр Петрович, держа в руке книгу, о чём-то беседовал с матерью.
- А вот и Митяй. Пётр Петрович, спасибо за книгу, - поблагодарила мать.
- Не за что, - ответил астроном. – Читайте с удовольствием.
Мать удалилась со спокойным сердцем, потому что её мальчик, общаясь с астрономом, тянется к звёздам, значит, его настоящее и будущее определено окончательно и бесповоротно. Оставшись наедине с астрономом, Митяй достал блестящий лист и, размышляя о том, стоит ли рассказывать, как всё было, спросил:
- Как думаете, что это за лист?
Пётр Петрович состроил недовольную мину. Отвлекаться на такие пустяки ему сейчас не хотелось. Вот, если бы Митяй зашёл к нему вечером на дружеский просмотр звёздного неба, тогда бы он мог стать ходячий энциклопедией.
- Странный лист, – напуская таинственность, начал астроном. - Похоже на платину. Кроме даты, больше ничего не вижу.
- Даты? – удивился Митяй.
- Да. Вот видишь? В углу. 2.07.4013. Странно… две тысячи лет вперёд…. Наверно опечатка.
- Опечатка?
- Да. – Астроном тяжело вздохнул. - Приходи вечером, через микроскоп посмотрим. Придешь?
- М-м-м, приду, наверно…
Как правило, когда наступало обеденное время, отец приходил к столу тютелька в тютельку, будто у него внутри стучал часовой механизм. Сегодня же случилось что-то из ряда вон выходящее: то ли часы замедлили ход, то ли отец устроил себе незапланированный разгрузочный пост. Правда, утром он уписывал за обе щеки. Тогда действительно что-то с ним приключилось.
- Митяй стынет всё. Сходи за отцом, - попросила мать. – Скорее всего, он на задворках.
- Я мигом… - крикнул Митяй на ходу. – Одна нога здесь, другая там.
Пройдя лабиринт хозяйственных построек, которые Митяй знал, как свои пять пальцев, завершающим аккордом оставался курятник. Он уже хотел возвращаться, потому что и там отец не находился, как рядом за копной сена прозвучало протяжное оханье. От неожиданности Митяй даже вздрогнул, но любопытство оказалось сильнее.
Ему бросились в глаза, спущенные в гармошку штаны и трясущиеся отцовские ягодицы. От увиденной сцены у Митяя выступили слёзы, потому что отец игрался с его куклой. Так, как хотел. Она бедная тряслась и извивалась, будто желала вырваться, а он догонял её толчками своего могучего тела. И каждый такой толчок сопровождался протяжным оханьем.
Митяй поймал глазами темноту, качнулся, как ванька-встанька и, чувствуя, что земля уходит из-под ног, вымолвил:
- Изменница…
Он видел спины людей, которые оборачивались и выказывали недовольство, потому что едущий в след катафалк доставлял им неудобство. Блондинка ускользала от него, как в тумане. Она выбрала вокзал, где можно затеряться, и чтобы её догнать Митяй молил о помощи. Толпа подняла его на руки и понесла. Тамбур, коридор, мелькающие двери закрытого купе.
«Её здесь нет! - кричал Митяй. – Несите в следующий вагон».
Открыли последнюю дверь, и Митяй очутился в комнате. На кровати лежал отец с устремленными в бесконечность глазами. На крою кровати, как бедная родственница, сидела и плакала мать.
- Что с ним? – спросил Митяй. – Он уже умер.
- Да. Нет. – Мать повертела головой. - Просит клюквенного морса. Я схожу на болото.
- Я сам схожу! - крикнул Митяй.
- Нет. – Мать категорична. – Я сама. В бане моё лукошко. Принеси.
Горизонт качается, и ноги Митяя промахиваются мимо тропинки, до намеченной цели приходиться ползти на четвереньках. Дверь предбанника, ещё одна дверь в парилку. На глазах пелена и Митяй судорожно трёт лицо.
- Я так и знал, - шепчет он, видя на лавочке зелёную фигуру. – Ты здесь моя кукла.
Митяй обшаривает карманы, в надежде найти последнее послание. На фольгированном листе он видит голову матери, а кругом камыши и прыгающие лягушки. Её ждёт бездонное болото…
- А-а-а, боже мой! – воет Митяй. – Мамочка я сейчас…
На лавочке он находит отцовские папиросы и спички. Поджечь куклу проще простого, чтобы спасти единственную и неповторимую…
- Мама!! – кричит Митяй. – Я!! Дарю тебе жизнь…
Быстрое пламя выбивает стекла, будто сегодня баня предназначается для сказочных героев, и сюда собственной персоной пожаловал париться сам Змей Горыныч. Языки огня наперегонки бегут верх, сливаясь в общий гул нестерпимого жара.
На следующий день, помогая ветру разгребать пепел, Пётр Петрович найдёт куклу-голыша, которая совсем ему не приглянётся. В любовных вопросах он соблюдал постоянство, предпочитая иную ориентацию, поэтому кукла была отброшена прочь.