По тому, как воспрянул свитский генерал, пан магистр понял: в последнее время жизнь не щедро одаривала радостями пана Шимановского, как, впрочем, и пана Миколайчика. Иначе какой резон ликовать по столь скромному поводу? А свитский генерал почти ликовал. Эта радость, неуемная, даже чуть-чуть затмила у пана Шимановского способность к здравому мышлению, что было прежде его несомненным достоинством. В противном случае он не обманывал бы себя чрезмерными надеждами.
Конец разговора достойно венчал встречу пана магистра с другом детства.
— Послушай, Шимановский, ты веришь в мое доброе отношение к тебе, доброе всегда и сегодня не меньше, чем всегда?
— Верю, честное слово, верю.
— Тогда разреши дать тебе совет?
— Давай.
Непросто было отважиться сказать ему то, что задумал сказать пан магистр, решение было принято, уже принято.
— Возвращайся в свою химию и оставайся в Польше — честное слово, не пожалеешь!..
Шимановский ошалел — ничего подобного он, конечно, не ожидал.
— В каком смысле не пожалею?
— То, что не понял, поймешь… Честное слово, поймешь.
Ну, разумеется, Шимановский тогда ничего не сказал, да и не мог сказать: такое нелегко уложить в сознание. Но пан магистр был рад, что привел разговор к этому знаменателю.
— Однако вы оптимист, пан магистр, — Тамбиев возвращал поляка, как казалось, к главному в нынешней беседе. — Не ясно ли, что передача западных земель укрепляет новую Польшу? Трудно допустить, чтобы Миколайчик не понимал этого — вот возьмет и отвергнет… Нет?
— Вряд ли, — спокойно ответил поляк, когда песок, белый от яркого света рефлекторов, зашумел у них под ногами. — Сказать ему так — все равно что наложить на себя руки: все, кто в него еще верит в Польше, перестанут верить…
— Новые вавилоняне? — спросил Тамбиев, не скрыв улыбки.
— Да, новые вавилоняне, — ответил поляк серьезно. — Кстати, их тоже есть смысл откалывать… Бардзо — есть смысл!
— Шимановский? — поднял Тамбиев внимательные глаза на пана магистра.
— Ну, пана Шимановского новым вавилонянином не наречешь, но его тоже, — ответил поляк.
81
Все утро дождило, и поэтому в большом зале, где собралась на свое очередное заседание конференция, зажгли свет.
В порядке дня — нынешняя судьба тех, кого недавно называли сателлитами рейха, их право на суверенность и на признание этой суверенности.
Светло-серый костюм Трумэна был явно не по погоде, как и еще в большей степени снежно-белый китель русского, но ненастье не воспринималось всерьез — летнее солнце не было холодным и в хмари, оно могло возвратиться на землю так же неожиданно, как ее покинуло. Поэтому все, кто сегодня собрался за круглым столом конференции, нет-нет да и обращали взгляды на небо, благо большое трехстворчатое окно давало такую возможность. Но небо, как оно виделось сквозь просторные просветы зала, не спешило освободиться от хмари — низкие тучи, темно-сизые, не тучи, а тревожные дымы, бежали над дворцом, казалось бы сообщив свое настроение и тому, чем жила в этот день конференция.
Единодушие, несколько нарушенное между англосаксами накануне, точно ванька-встанька, утвердилось на ногах, едва речь зашла о более чем деликатной теме: нынешняя судьба тех, кого столь недавно принято было называть союзниками рейха.
— Хорошо, что с Италией восстановили дипломатические отношения! — воскликнул Сталин. — Можно согласиться и с тем, чтобы Италия была принята в Организацию Объединенных Наций, но как быть с остальными?.. Уместно спросить: как быть с Болгарией, Румынией, Венгрией, Финляндией?.. Почему не сделать хотя бы первого шага и не восстановить дипломатических отношений с ними?
Делегаты точно лишились дара слова — непросто было ответить: чем Италия лучше?
— Мы согласны тут с Соединенными Штатами, — выдавил Черчилль. — В общих чертах согласны, — уточнил он и, как это бывало в минуту волнения, извлек из коробки твердый снаряд сигары и с ловкостью профессионального курильщика отщипнул ее острый конец, отщипнул и в этом нашел удовлетворение, отстранив сигару — курить ее уже не было необходимости.
— Мы не знаем положения в этих странах, в то время как обстановка в Италии нам знакома, — сказал Трумэн и, сняв пенсне, попеременно дунул на его стекла. — К тому же характер правительств в этих странах…
— Характер? — изумился Сталин. — С Италией вы имеете дипломатические отношения?..