— Ты ничего более сделать для нее не сумеешь, — возразил Раск. — Мы можем ощущать сущность ее души. Она темна, пуста. В ней нет силы. Она не дитя Матери Тьмы, не душой, потому что там пребывает не темнота Куральд Галайна. Это простое отсутствие.
— Да, идеальный случай.
— И что ее ждет? — удивился Раск.
— Говоря языком Бегущих-за-Псами, я создал майхиб. Сосуд. Защищенный, запечатанный и, как ты сказал, пустой. Что остается? Как же, заполнить его.
Заложница.
Пораженная, испуганная Кория думала о куклах в своей комнатке: каждая ждет жизни, каждую ожидает судьба, даруемая лишь богиней. Они не шевелились уже годы. Они сгрудились в темноте за стенками каменного сундука.
— На заре, — сказал Джелекам От, — вы уйдете. Одни.
— Ты пожалеешь, — заскрипел зубами Раск.
— Еще одна такая угроза, — отвечал От, — и хозяин этого дома познает гнев. Он может изгнать вас на ночевку под светом звезд, как подобает грубым собакам, ничего не знающим о чести. Или, решив, что вы за пределами спасения, может просто убить всех.
Кория заметила, что Раск побледнел под всей своей грязью. Он встал, махнул рукой, и остальные воины вскочили с кресел, потянулись за сложенными вещами. — За отдых, — зловещим голосом ответил Раск, — мы тебе благодарны, капитан. Но в следующий раз мы будем обедать в этом зале, грызя твои кости.
От тоже поднялся. — Мечтая, почешись во сне, Джелек. Вон отсюда. Я с вами закончил.
Едва они вывалились наружу, Кория начала готовиться к уборке объедков; однако От рассеянно взмахнул рукой и сказал: — Нынче ночью я пробужу колдовство Омтозе Феллака. Кория, возвращайся в комнату.
— Но…
— Колдовство ценно. По крайней мере, я очищу зал от вшей. Ну-ка, в комнату. И не надо бояться Солтейкенов.
— Знаю, — ответила она. — Учитель, если вы сделали меня сосудом… ну, я не чувствую этого я не пуста изнутри. Я не ощущаю покоя.
Слово заставило его вздрогнуть. — Покой! Я не говорил о покое. Отсутствие, Кория, это томление. — Необычайные глаза впились в нее. — Ты не чувствуешь томления?
Она чувствовала. Она познала истину, едва он заговорил о внутреннем. Она была богиней, уставшей от детей своих, она видела, что каждое лето становится короче, пылая нетерпением, но не поняла еще, что может прийти на смену утраченной эпохе.
— Нынешней ночью тебе надо поспать, — сказал От тоном, никогда прежде ею не слышанным. Почти… нежным. — Наутро, Кория, уроки начнутся с новой силой. — Он отвернулся. — Мое последнее задание касается нас обоих, и мы будем достойными. Это я обещаю. — Он снова махнул рукой, и девушка поспешила к себе. Разум ее бурлил.
Карету подали к величественному некогда входу Дома Друкорлас. Одинокая лошадь стояла в упряжи, мотая головой и кусая удила. Путь ей должен выпасть трудный, ведь карета тяжела и в былые годы гуж тащила четверка. Неподалеку, едва видимый оттуда, где стояла на ступенях леди Нерис Друкорлат, маленький мальчик играл в развалинах сгоревших конюшен. Она заметила, что руки у него в саже, да и коленки уже выпачканы.
Здесь, в угасающем поместье, Нерис ведет борьбу безнадежную. Но детство коротко, и в нынешние тяжелые времена она постарается изо всех сил, чтобы оно стало еще короче. Мальчику нужны уроки. Его нужно оторвать от забав воображения. Благородство рождается в суровых ограничениях, в структуре долга, и чем скорее внук будет связан обязанностями взрослого, тем скорее найдет он себе место в древнем Доме; при должном руководстве он однажды вернет кровной линии славу и власть, которыми та некогда обладала.
Она больше не услышит мерзкого слова, жестокого титула, что навис над Орфанталем будто крыло насмешницы-вороны.
Бастард.
Дитя не выбирает. Подлая тупость матери, низкородное ничтожество пьяницы-отца — не преступления мальчика, и не окружающим осквернять его невинность. Свет бывает злобным. Жадным до суровых суждений, скорым на презрение.
«Раненый будет ранить». Так сказал поэт Галлан, и слов более мудрых не бывало. «Раненый будет ранить, И всякая боль отольется». Это строки из последнего сборника, многозначительно названного «Дни Свежевания», опубликованного в начале сезона и продолжающего вызывать пену гнева и разгоряченного осуждения. Разумеется, самые культурные среди Домов умеют видеть неприятные истины, не моргнув глазом, и если Галлан осмелился коснуться культуры Тисте лезвием, сдирая кожу — разве вся эта ярость не стала доказательством его правоты?
Много презренного есть и в собственном ее роду, и банальность увядающей славы поистине нелегко выносить. Однажды наступит возрождение. Если ты видишь ясно и планируешь все заранее, в лихорадочном начале новой эры твоя кровная линия взорвется к новой жизни, став сердцем безмерной силы. Возможность придет, но не на ее веку. Все, что она делает ныне — служит грядущему, и однажды это увидят все; однажды все поймут, какие жертвы она принесла.