Мысленно она много раз пробегала эти аргументы. Доказательство правоты — идентичность используемой валюты. Форулкан приказывает солдатам идти в битву; стража требует штраф за обнажение меча на улицах Харкенаса. Не слушаясь, рискуешь жизнью. Если не жизнью, то свободой, не свободой, так волей, не волей, так желанием. Что это? Монеты разного достоинства, мера ценности и пользы.
Правь моей плотью, правь моей душой. Одна и та же валюта.
Но у нее нет времени на ученых и софистические игры. Нет времени и на поэтов, радостно затемняющих истину соблазнами языка. Все их дары — дары отвлечения, беззаботные танцы на краю бездны.
Внезапное шевеление в зернистом полумраке. Высокий визг, которой должен приморозить жертву к месту. Железное лезвие блещет как змеиный язык, как выплеск Витра. Раздирающий уши крик, земля трясется от падения тяжелого тела. Шипение, рык, позади скребут лапы. Резкое движение…
Фарор Хенд вскочила и подняла руку, принуждая Спиннока молчать. Еще один зловещий крик огласил ночь, донесшись далеко с запада. Она видела, как Спиннок вытаскивает меч и медленно встает. Финарра Стоун задержалась — уже полночи протекло. — Другого крика не слышала, — сказала она. — Это не хегест, не трамил.
— И не лошадь, — добавил Спиннок.
«Верно». Она замедлилась с ответом, с тихим свистом выдохнув через нос.
— И все же, — заговорил Спиннок, — я беспокоюсь. Финарра привыкла так запаздывать?
Фарор покачала головой, приходя к решению. — Останься здесь. Я поеду на поиски.
— Ты едешь туда, где сражаются волки.
Она не хотела врать. — Чтобы убедиться, что они не капитана гонят.
— Хорошо, — проворчал он. — Я ведь уже боюсь за нее.
— Снова разожги костер, — велела она, поднимая седло и спеша к скакуну.
— Фарор.
Она обернулась. Глаза мальчишки блестели в первых язычках огня над угольями. В таком свете казалось, что он покраснел.
— Осторожнее, — сказал он. — Не хочу тебя потерять.
Ей захотелось сказать что-то утешительное, оторвать от подобных мыслей. И оторваться самой от него. — Спиннок… у тебя много кузин.
Он казался удивленным.
Она отвернулась к лошади, не желая ничего видеть. Голос ее прозвучал пренебрежительно. Не так она хотела, и резкость тона словно еще звучала в наступившей тишине, жестокая как удар. Она торопливо оседлала скакуна, села и вытащила копье из петель. Толчком пяток послала животное прочь от убежища высоких растрескавшихся валунов, к границе моря.
Новые волки скулили в ночи. Против мелкой дичи собираются стаи из трех, четырех. А тут, похоже, их целая дюжина. Слишком много на хегеста. Но она не слышала других криков, а ведь рычание трамила способно повалить каменную стену.
«Это она. Лошадь пала. Она дерется в одиночку».
Под водоворотом звезд Фарор послала коня в галоп.
Воспоминание о лице Спиннока над новорожденным пламенем зависло в голове. Тихо ругаясь, она пыталась его изгнать. Не сработало; тогда она заставила себя преобразить видение, увидеть лицо нареченного. Мало кто мог бы поклясться, что Кагемендра Тулас красив: лицо его слишком вытянутое, подчеркнуто худое — наследие войн, лед лишений и голода — а глаза какие-то пустые, словно выскобленные раковины, в которых таятся от света жестокие воспоминания. Она знала, что он не любит ее; она полагала, что он вовсе не способен на любовь.
Рожденный в Малом Доме, он стал офицером, командиром когорты в Легионе Урусандера. Не случись с ним на войне ничего другого, мужчина не представил бы интереса для Дома Дюрав. Низкородный из Легиона — плохой подарок для любой невесты. Но слава отыскала Туласа и в тот же миг, когда спас жизнь Сильхасу Руину, командир когорты заслужил благословение самой Матери Тьмы. Наградой станет новый Дом, возвышение многочисленной семьи Кагемендры.
Ради собственной семьи ей необходимо отыскать способ полюбить Кагемендру Туласа.
Но сейчас, скача в ночи, она не может отыскать его лицо, остающееся размытым, бесформенным. В темных дырах воображаемых глаз видит мерцание костра.
Одержимость безвредна, пока содержится внутри, в тюрьме, меряет шагами клетку здравой совести. Если искушение — ключ… что ж, она глубоко его зарыла.
Тяжелое копье заставило ее опустить руку, и Фарор решила положить оружие на луку седла. Волчий вой больше не звучал, ничто среди тускло серебрящейся равнины не выдавало их присутствия. Но она понимала, как далеко может разноситься вой.